только один приговор: повесить...
- Повесить?!
- Да, сделать наконец то, что не было сделано в Эдинбурге. 'За шею, как пишется в нашей стране и как было написано судьями в тот памятный тебе день, - за шею, дабы он висел так до смерти, а после нее столько, сколько надобно, чтобы грешная душа его предстала перед великим судией...'
- Я все это должна ему пересказать?
- Непременно. Он не слишком храбр, твой муж, и напоминание о петле, от которой он в свое время улизнул, быть может охладит в нем жажду стяжаний. Прощай и проводи меня. Я не хочу более видеть твоего супруга...
- А дети, отец?
Гордон помедлил, потом сказал решительно:
- Нет, не сегодня.
Анабелла проводила отца до ворот и сама закрыла за ним калитку на засов. Во дворе сипло лаяли и прыгали цепные псы. Из парка донеслась музыка - корабельные музыканты играли полонез. Анабелла поправила прическу и пошла к трем березам - туда, где муж и майор Джеймс попивали холодное вино...
- Ну? - спросил полковник. - Старик решил соснуть?
- За ним приехали! - солгала Анабелла. - Он понадобился государю...
Полковник Снивин вытаращил глаза.
- Когда? Я ничего не знаю. Мне не докладывали...
Анабелла не ответила. После того как Джеймс откланялся, она тихо заговорила:
- Отец обо всем догадывается, а может быть, и знает точно. Он назвал вас грязным вором и сказал, что будет требовать для вас повешения, если вы попадетесь. И он это сделает, я его хорошо знаю. Он никогда не бросает слов даром...
Полковник тяжело задумался. Вначале он только сопел и ничего не мог придумать, потом жирное, лоснящееся лицо его сделалось решительным, он засопел громче и велел немедленно звать к нему шхипера Уркварта и сэра Джеймса.
- Что вы будете делать? - спросила Анабелла.
Полковник ничего не ответил.
С Урквартом он договорился быстро. У Джеймса спросил:
- Среди солдат таможенной команды найдется человек, верный вам? Человек, который возьмется выполнить рискованное поручение?
Джеймс задумался, почесал подбородок с ямочкой.
- Дело идет не только обо мне. Оно касается и вашего будущего тоже. Думайте скорее - время нисколько не терпит.
Решили позвать того капрала, который порол когда-то английским сыромятным ремнем поручика Крыкова. Через час и Джеймс и Снивин сидели перед капралом в расстегнутых кафтанах, злые, спрашивали так быстро, что капрал не поспевал отвечать. Девки в греческих хитонах табуном прошли мимо - сдавать хитоны, сандалии и пояса с браслетами кастелянше. Капрал зябко повел плечами.
- Согласен, Костюков?
- Боязно больно, господин...
- Вздор! - сказал Снивин. - Пустяк! Сегодня придут еще три корабля, он их будет досматривать. Пока досмотрит - день потратит. Не меньше!
- Оно так... А все ж боязно. Увидит кто, как я зашел да вышел...
- Ну, скажешь что-нибудь... ошибся, мол... Золотой - деньги немалые, ты, наверное, таких денег и не видывал. Сейчас получишь один, а как сделаешь - другой...
И Снивин подкинул на мясистой ладони ярко блеснувшую монету.
Костюков молчал.
- Значит, не хочешь? - сказал Снивин. - А жалко. Очень жалко! Вот господина Джеймса назад к вам назначат - быть бы тебе смотрителем над складом таможенным, а так что ж... Человек ты неверный, станет тебе совсем плохо...
Костюков вздохнул.
- Не хочешь?
- Давайте! - сказал капрал. - Давайте, сделаю. Приму грех на душу...
Джеймс положил на стол три рейхсталера. На каждом напильником были сделаны насечки: на одном двойной крест, на другом две черты, на третьем зубчики. Эти три монеты майор завернул в тряпочку и протянул Костюкову.
- А эта - тебе! - сказал он и отдал ему четвертую безо всякой отметки.
Костюков поклонился.
- Теперь иди! - велел полковник.
Капрал вздохнул и пошел. Джеймс и Снивин проводили его взглядом и переглянулись.
- Нет! - сказал Джеймс. - Не сделает!
И крикнул:
- Костюков!
Капрал вернулся бегом.
- Мы пошутили! - сказал Джеймс. - Теперь мы знаем, ты верный человек. Отдавай деньги.
Костюков с готовностью отдал все четыре монеты.
- А на это выпей! - велел Джеймс и бросил капралу серебряный рубль. Выпей и за наше здоровье. Иди!
Капрал обтер пот, слабо улыбнулся и поклонился. Лицо его стало счастливым.
- Ах ты, господи! - говорил он, шагая к таможенному двору. - Ах ты, ну и штука...
Идти было далеко, капрал вспомнил о рубле и зашел угоститься в кружало. Тощак попробовал рубль на зуб и удивился:
- Смотри, пожалуйста, серебряный. Давно я дельных денег не видал... Чего ж тебе, капрал, поднести?
Костюков выпил гданской, помотал головой и сказал:
- Ну и ну! Бывает же такое с человеком...
Потом он пил двойную перегонную, потом боярскую, потом пиво. И, набравшись храбрости, зашагал на таможенный двор к поручику Крыкову.
- И скажу! - рассуждал Костюков. - По чести скажу! Зачем нехорошо делают? Что на мне - креста нет? Разве я татарин? Я русский человек и нехорошо делать никому не позволю. Я не какой-либо аглицкий немец. Капрал я, вот я кто! И те монеты я б ему показал, и пускай! А ему - упреждение. Он человек простой, нашего, мужицкого звания... Разве я что нехорошо делаю?
Костюков увидел водовоза с бочкой и крикнул:
- Стой! В заповетренных землях был? Оружие имеешь на борту более, чем установлено от морского пирату? Отвечай, кто перед тобой.
- Гуляете? - спросил водовоз.
- Ну, гуляю! А ты отвечай? Из какой страны плывешь?
- Из страны, значит... из этой... со слободы...
- Тогда пойдем, угощу, раз свой...
Вдвоем сели на бочку и поехали к Тощаку. Там гуляли долго, и Костюков, вернувшись на таможенный двор, вдруг забыл, что ему надобно сказать поручику. Стоял и улыбался, глядя, как Афанасий Петрович маленьким долотцом доделывает пресмешную человеческую фигурку из кости.
- Ну, иди, брат, иди! - велел Крыков. - Иди! Погулял, а теперь спи. Корабли вон скоро придут - досматривать надобно...
- А он - кто? - спросил Костюков, тыча пальцем в фигурку.
- Да так! От скуки! - молвил поручик.
- Ты брось, Афанасий Петрович, - я вижу. Распоп он - вот кто! А давеча ты иноземца вырезал, который на людей ногами топчет...
