день трудиться, зачнем с богом штурмовать. Выпьем покуда для сугреву, а господин рядовой матрос Спафариев спляшет нам, чему его в граде Парыже обучали. Танец алеманд, что ли?
Страшно побледнев, дворянин высунулся из-за ящиков, сказал с ужасом:
- Помилуй, государь-батюшко!
- А ты отечество свое миловал в парыжских ресторациях, сукин сын? крикнул Петр. - Миловал? Пляши, коли велено!
Неподалеку от царева шатра, на мыску, рявкнули пушки, да так, что на столе задребезжал штоф с анисовой, съехала на землю тарелка. Шведы без промедления ответили, и началась утренняя кононада.
- Вот тебе музыка! - перекрывая голосом грохот орудий, сказал Петр. Добрая музыка! Под сей танец алеманд гарнизон цитадели Нотебург кой день пляшет, пляши и ты! Ну!
Дворянин Спафариев вышел вперед, постоял у лавки, словно собираясь с силами, потом вывернул толстую ногу, изогнул руку кренделем. Мичман Калмыков, сидя рядом с Петром, вздохнул невесело. Орудийный огонь все мощнее и громче гремел на Неве. Шатер ходил ходуном, запах пороха донесся и сюда, где-то неподалеку со свистом ударилось ядро. Спафариев начал танец алеманд - два мелких шажка, полупоклон, еще шажок. По толстым щекам его катились слезы, и губы, сложенные сердечком, дрожали.
- Какой танец пляшешь? - крикнул Петр.
- Сей танец именуем - алеманд!
- Так пляши веселее, как учили вас, галантов, для метресс...
Спафариев попытался улыбнуться, широко раскинул руки и присел, как полагается во второй фигуре танца алеманд.
- На каждом корабле надлежит среди матросов иметь забавника, сиречь шута, - сказал Петр Калмыкову. - Когда дослужишься до капитана судна, не забудь на оное дело определить сего парижского шаматона. От прегалантностей его матросы животы надорвут...
- Уволь, государь! - твердо и спокойно ответил вдруг Калмыков. - Я на своем корабле, коли дослужусь, шута держать не стану. Со временем будет из господина Спафариева матрос...
- Неуча и в попы не ставят! - поднимаясь с лавки, сказал Петр. - Шут он, а не морского дела служитель...
Калмыков спорить не стал: шатер разом наполнился людьми - пришел Шереметев в кольчуге, Репнин, Иевлев, полковники, капитаны, поручики. Сильвестр Петрович увидел Спафариева, шепотом спросил у него:
- Как?
- Худо, ох, худо, - трясущимися губами произнес недоросль. - Матросом без выслуги...
Меншиков подал Петру плащ, царь вышел первым, за ним с громким говором пошли все остальные. Иевлев, уходя, утешил:
- Коли служить будешь, выслужишься! Эх, батюшка, говорил я тебе в Архангельске...
Махнул рукою, ушел догонять царя. Неумолчно, гулко, тяжело грохотали пушки. Спафариев стоял неподвижно, полуоткрыв рот, содрогаясь от рыданий.
- Ну полно тебе, сударь, реветь-то белугою, ты большой вырос, не дитя, оно будто и зазорно, - оправляя на дворянине алонжевый парик и одергивая кафтан, говорил Калмыков. - Пощунял тебя, сударика, Петр Алексеевич, ничего ныне не попишешь, - значит, судьба. Отплясал свое, теперь, вишь, и послужить надобно...
- По рылу он меня хлестал сколь жестоко! - пожаловался дворянин. Свету я, Лукашка, божьего не взвидел...
- И-и, батюшка, - усмехнулся мичман, - однава и побили! А я-то как в холопях жил? Ты - ничего, не дрался, да зато маменька, твоя питательница, что ни день, то колотит! И батоги мне, и своею ручкою изволила таску задавать, и кипятком бывало плеснет, и каленой кочергой достанет! А то един раз, да сам государь! Оно вроде бы приласкал. Полно, сударь, кручиниться. Пойдем на корабль. Потрудишься, матросской кашки пожуешь, сухарика морского поточишь зубками, оно и веселее станет...
Дворянин ответил неровным голосом:
- Палят ведь там, Лукашка! Ядра летают... Долго ли до греха. А?
- Так ведь война, сударь! - наставительно молвил Калмыков. - Какая же война без пальбы? И ядра, конечно, летают, не без того. Ну, а вот Лукашкою ты меня более, батюшка, не называй. Отныне я для тебя - господин мичман, господин офицер, али для крайности - Лука Александрович. Так-то. Ошибешься - выпорют как Сидорову козу. Морская служба - она строгая. Служить, так не картавить. А картавить, так не служить. Понял ли?
- Как не понять, господин мичман Лука Александрович...
- Вишь - понятливый. И вот еще что, мой батюшко! Ты передо мною-то не ходи. Не в Париже. Нынче уж я пойду первым, а ты за мною, потому что я офицер, а ты - матрос...
И мичман флота Калмыков вышел из государева шатра в серые рассветные сумерки, в низко ползущий туман, среди которого вспыхивали оранжевые дымные пороховые огни выстрелов и беспрерывно грохотали тяжелые осадные орудия русской артиллерии.
4. РАЗГРЫЗЕН ОРЕШЕК!
С рассветом на обоих берегах реки непрестанно грохотали пушки. Ядра с воем летели в крепость - рушили зубцы башен, рвали в клочья шведских пушкарей, поджигали крепостные постройки. Русские артиллеристы, скинув кафтаны, засучив рукава, проворно работали свою военную работу, целились тщательно, банили стволы, подносили ядра.
Петр с трубкой в руках, сложив руки за спиною, прохаживался возле раскаленных орудийных стволов, смотрел запалы - не разгорелись ли до беды: дважды уже случались несчастья - заряд выкидывало в орудийную прислугу. Испорченные пушки заменялись новыми, старые откатывали подальше - на переливку.
Цитадель отбивалась яростно, невский холодный ветер раздувал королевское знамя со львом. Было понятно, что шведы твердо решили не сдаваться, несмотря на все усиливающийся напор русской армии. Петр раздумчиво говорил Шереметеву:
- Не столь они смелы, Борис Петрович, а непременно подмоги ожидают. И не иначе, как с озера...
Оба фрегата, 'Святой Дух' и 'Курьер', непрестанно курсировали по Ладоге, ждали шведской эскадры с десантом. Памбург и Варлан смотрели в подзорные трубы, тщетно искали встречи с противником; по озеру катились однообразные волны, да ветер свистел в снастях.
Незадолго до полудня мичман Калмыков заметил в трубу две яхты и шхуну. На фрегатах пробили тревогу, фитильные с горящими запалами побежали к своим пушкам. Но шведские суда не приняли боя, ходко ушли с попутным ветром.
В эту же пору в Нотебурге вспыхнул большой пожар: багровое пламя внезапно выкинулось возле Флажной башни, потом взметнулись еще два снопа и раздался страшной силы взрыв. Тотчас же накренилась и осыпалась стена у Колокольной башни. К пролому побежали шведы - солдаты, каменщики, кузнецы, - поволокли железные ежи, надолбы из бревен, столбы. Покуда пристреливались пушки, шведы заделали пролом начерно и стали засыпать его запасным камнем. Погодя последовало еще несколько взрывов, и всю цитадель заволокло медленно ползущей копотью - вонючей и плотной.
- Не виктория ли? - грызя ногти, спросил Петр. - А, господин фельдмаршал?
- Погоди, государь! - жестко глядя на космы копоти, ответил фельдмаршал. - Всему свой час. А легко они не сдадутся. Их воевать - не просто.
В сумерки охотники пошли отбивать неприятельские лодки, что стояли под крепостью. Преображенец Крагов, да семеновец Мордвинов, Егорша Пустовойтов и еще с дюжину народа половчее - сели в длинную ходкую лодью, положили большие мешки с шерстью и, подойдя к острову с наветренной стороны, подожгли порохом мешок. Черный, едкий, вонючий дым сразу согнал шведов с вала, охотники кинулись к лодкам, но лодки оказались прикованными толстыми железными цепями. Шведы, опомнившись, стали бить вниз с верха картечью. Егорша, Крагов, Мордвинов топорами прорубали днища шведских суденышек... Из этой вылазки не вернулось семь человек.
Нотебург пылал.
Но флаг со львом все еще развевался.
