пролом, бились там ножами, палашами, резались вплотную, душили шведов голыми руками. Перед Сильвестром Петровичем был двор крепости, окровавленные булыжники, брошенное шведское оружие, тела убитых...
А на крепостной башне, над воротами в это время появился высокого роста старик с развевающейся седой бородой. Он был один - сутуловатый, суровый, костистый, с большой подзорной трубой в руке. Долго, очень долго он осматривался в эту трубу, и красное осеннее солнце играло в его латах, в наплечниках, в пластинках шлема.
- Кто таков? - спросил Петр.
- Дружок нашему фельдмаршалу! - усмехнулся Репнин. - Брат того Шлиппенбаха, которого он все сие время по Лифляндии гонял. Осматривается. Смотрит - и не верит! Нет, господин Шлиппенбах, так оно и есть. Худо вам, вовсе худо...
Опустив трубу, старик еще постоял, потом махнул длинной рукой и совсем сгорбился. А на башне, где только что развевался шведский флаг со львом, стала медленно подниматься косо оторванная белая тряпка...
- Виктория! - тихо сказал Петр. - Кончены шведы, Аникита Иванович.
- Здесь кончены! - осторожно ответил Репнин.
Генерал-фельдмаршал Шереметев в это самое время, осторожно ступая ушибленной в баталии ногой, спускался к лодке. Он был так же спокоен, как и тогда, когда Рябов вез его на остров, только лицо его потемнело от копоти да во всех движениях видна была усталость. За ним в верейку сели Меншиков и Сильвестр Петрович. Все молчали. Рябов сильно навалился на весла, пошел обходить фрегаты и скопившиеся здесь лодьи. Уже неподалеку от своего берега Борис Петрович сказал с усмешкой:
- Намахался я саблей-то. С отвычки все жилочки ноют. А может, и старость на дворе, - как разумеешь, Сильвестр Петрович? Беспокойно живем...
Сильвестр Петрович ответил, набивая трубочку:
- Да и то не дети, господин генерал-фельдмаршал...
- Не дети, не дети, а человек с дюжину порубил! - сказал Меншиков. Меня, братие, голыми руками не возьмешь. Один, вижу, бежит, выпучился, шпажонку вон как вздел...
Шереметев с Иевлевым переглянулись, потупились.
Лодка врезалась в пологий берег.
К воде, навстречу победителям, выставив плечо вперед, отмахиваясь ладонью, сияя, быстро шел Петр Алексеевич. Барабанщики, выстроившись в ряд, били отбой. Справа, чуть впереди, стоял Ванятка, палочки в его маленьких крепких руках взлетали легко, брови были насуплены, весь вид говорил: 'Нелегкая, да важная наша работа - барабанить!'
- Господам победителям виват! - негромко, но с силой и гордостью произнес Петр. - Виват, други мои добрые, сыны отечества истинные!
5. ПОГОДЯ
У государева шатра стояли тележки, к Петру Алексеевичу приехали купцы - из Москвы, из Архангельска, из Вологды, из Ярославля. Один богатей сухой, в морщинах, с жидкой бородой, - кланяясь Меншикову, говорил:
- Доподлинно ведаем, господин, шведские купцы сложились, деньги собрали немалые, с гонцом отослали те деньги королю Карлу, дабы не сдавал он свою крепость, что стережет выход к морю - Балтийскому, что ли, как его звать-то. Шведским негоциантам мы имеем чем ответить. Поклонись Петру Алексеевичу, приехали, дескать, к его милости, припадаем, дескать, к его стопам - не обессудь, прими, собрали по малости, - я чай, сгодится для походу. Не нынче-завтра час наступит, будем и мы с барышом нашими товарами торговать...
Петр, веселый, молодой, словно в давно минувшие дни строения переяславского потешного флота, блестя карими глазами, быстро писал, стоя у высокой, сколоченной из неструганых досок конторки, письмо Апраксину, разговаривая в это же время с Борисом Петровичем Шереметевым...
'Объявляю вашей милости, что помощью победодавца бога, крепость сия, по жестоком, чрезвычайном, трудном и кровавом приступе, сдалась на аккорд...'
- Так кого же, Петр Алексеевич? - спросил Шереметев. - Дело не шутошное. Цитадель побита крепко, многие работы надобно начинать, да и швед не замедлит ее обратно отбить...
- Кого, как не Данилыча! - спокойно ответил Петр. - Ему и быть комендантом. За ним спокойно, сделает все как надо...
- Данилыча - добро! - согласился Шереметев и стал читать заготовленный лист про ремонтные работы во вновь отвоеванной крепости. Петр, слушая и хмуря брови, писал другое письмо на Москву - Ромодановскому, корил князя-кесаря, что больно медленно шлет аптекарей и лекарей, отчего некоторые ранее своего времени померли злою смертью. Не дописав, сказал Шереметеву:
- Железа-то где столь много нам, господин фельдмаршал, набраться? И без железа ладно будет - забьем сваи смоленые, они хорошо держатся...
И стал писать новую бумагу - кому какие награды за взятие крепости Нотебург. Сзади подошел Александр Данилыч, дотронулся до плеча царя, сказал:
- К твоей, государь, милости...
Петр, не дописав указ, обернулся, поглядел на купцов и увел их беседовать. Тотчас же донесся его бас:
- Деньги суть артерии войны, без них что делать? Оживится нынче торговлишка, разбогатеете, господа негоцианты, иначе дела пойдут. Думали мы, рассуждали - иметь другой порт, да господь не дал. Что ж, свое незамедлительно получим. Об том не сумневайтесь, да получим-то не задаром. И вам кланяемся - просим: помогите делом...
Богатей, бледный от волнения, совсем посинел, услышав слово 'просим', губы его скривились, бороденка затряслась:
- Да государь, да господи ж, да ты...
- Сукна доброго надо на армию поставить, - говорил Петр, - да только без обману. В недавние времена гость Жилин поставил гниль, за то повесим. Слышите: доброго сукна! Еще телеги надобны на железном ходу, множество. Кожу подошвенную, юфть на сапоги, пуговицы роговые - кто будет делать? Вы думайте, завтра с утра побеседуем не спеша...
Купечество кинулось к ручке. Петр, не глядя на них, совал свою большую лапищу - в чернильных пятнах, в ржавчине, в пороховой копоти, лапищу не самодержца всея Руси, коей должно пахнуть росным ладаном, - лапищу трудника, мужика, солдата...
В шатре шумели генералы, лилось вино, начинался великий бой с 'Ивашкою Хмельницким'. Купцы - старообрядцы-самосожженцы - гуськом потянулись от греха к выходу. Меншиков схватил одного - самого злого по виду, худого, измученного постами, - налил кубок, сунул в руку кус вареной поросятины:
- Пей, дядя, за преславного государя нашего...
Купец на мгновение обмер, потом хватил весь кубок разом, закусил поросятиной, зашептал:
- Не мой грех, не мой... Чур, не мой...
- Врешь, дядя, не зачураешься бога-то! - пугнул Меншиков. - Кипеть тебе в смоле, что поросятину жрал. Ныне какой день?
В царев шатер пришел мичман Калмыков, спокойно, с достоинством сел меж генералами и полковниками, стал аппетитно есть жирное мясо. Петр на него взглянул, спросил у Меншикова негромко:
- Ты сыну своему названному, Данилыч, золотишка на обзаведение дал, али запамятовал? Дай уж сейчас, за хлопотами еще позабудешь?
И протянул ладонь.
Александр Данилыч развязал кошелек, высыпал на руку царя пригоршню червонных. Петр подождал еще, смеясь попросил:
- Не мало? Ты не жалей, господин поручик...
Калмыков деньги принял спокойно, завязал в платок, поклонился царю. Тот его обнял за плечо, стал выспрашивать шепотом, как все было на фрегате. Лука Александрович похвалил Памбурга - что, и контуженный тяжко, не хотел покинуть шканцы, - команду, ходкость судна. Царь кивнул, опять пошел к своей конторке - писать. Все шумнее, все веселее делалось в шатре, более других шумел Меншиков, рассказывал, как давеча генерал Кронгиорт задумал подать сикурс осажденным и что из этого вышло. Его
