перебивали, он орал все громче, что-де без Меншикова ушел бы комендант Ерик Шлиппенбах, он Меншиков - того Ерика приметил и не дал ему бежать, пугнул, замахнувшись, едва не проколол шпагою, да сорвалась рука, а то быть бы старикашке на том свете. Шереметев слушал, вздыхая; Аникита Иванович Репнин слушал радостно, с сияющими глазами: он любил вранье Меншикова, как любил сказки, песни про богатырей, не думая - правда оно или выдумка.
- Ври, ври больше! - тоже слушая Данилыча и проглядывая почту, сказал Петр. - Ерик! Ты возле сего Ерика и близко не был. Мы-то видели...
Он отложил прочитанные письма послов из разных государств и стал писать Виниусу: 'Правда, что зело жесток сей орех был, однако ж, слава богу, счастливо разгрызен...'
- 'Ври'! - издали обиженно сказал Меншиков. - Разве ж тебе, господин бомбардир, отсюда все видно было? Да и трубу ты, государь, попортил, как в Соловецкой обители по голове некую персону огрел. Сия труба нынче ненадежна, в нее не все видно...
- Что надобно, то видно! - ответил Петр. - Да и твои хитрости без трубы зело заметны. Как давеча с купцами любезничал... Некая персона...
Он покрутил головою, захохотал, подозвал к себе Сильвестра Петровича. Иевлев подошел с куском ветчины, - с начала баталии крошки еще не было во рту.
Петр спросил:
- Вышли шведы?
- Сбираются. Многие, великий шхипер, от ран ослабели, иные от голоду. Мертвых своих не имеют сил похоронить достойно...
Петр кивнул, задумался на мгновение, покусывая кончик пера, потом сказал негромко, словно стесняясь своих слов:
- Помощь надобно им подать, дабы голодные накормлены были, жаждущие напоены. Давеча не велел я жен ихних отпускать, просил парламентер ихний, да ведь как сделаешь?
И, подумав, нахмурившись, он повторил давешнюю фразу:
- Я своим не вотчим, Сильвестр.
Иевлев промолчал.
- С политесом теперь выпустить жен надо, как-никак свое отмучились. Чтобы галант был, невместно иначе...
Сильвестр Петрович поклонился.
- Иди, работай! Бабам шведским вина вели дать ренского али венгерского, оно и подешевле станется. Сам думай, как делать, чтобы и с политесом и не больно сладко. Не то возомнят. Да возвращайся сюда же, отдохнем малость от трудов марсовых. Вели водку солдатам да матросам выкатывать, как-никак заслужили, пусть гуляют вволюшку...
Иевлев вышел, спустился по отлогому берегу к самой воде. Здесь, сидя на раскладном стуле, уже дожидался комендант Нотебурга Шлиппенбах; сверкая ненавидящими глазами, держал шлем на коленях, барабанил по пластинам пальцами. Ладожский ветер шевелил его седые с прозеленью волосы, раздувал длинную бороду.
- Господин Шлиппенбах не может встать по причине ранения в ногу, сказал швед переводчик. - Господин Шлиппенбах принужден слушать аккордные пункты сидя.
Секретарь Шафиров и поручик Жерлов поняли, принесли Иевлеву скамейку, дабы мог он читать тоже сидя. Сильвестр Петрович развернул на ветру бумагу, кашлянул, стал читать аккордные пункты, написанные Шереметевым с поправками Петра:
- Весь гарнизон с больными и ранеными, со всеми принадлежащими ему вещами отпущен будет в Канцы водою или сухим путем с провожатыми. Коменданту Нотебурга, всем офицерам и солдатам дозволяется выступить с женами и детьми из трех проломов свободно и безопасно, с распущенными знаменами, с музыкою, с четырьмя железными пушками, в полном вооружении, с потребным количеством пороху и с пулями за щекой...
Шлиппенбах выслушал перевод, ему подали перо, он подписал бумагу выше Шереметева, хромая пошел к лодке. Рябов сзади дотронулся до локтя Иевлева:
- По-здорову ли, господин контр-адмирал?
- Живем помаленьку, Иван Савватеевич...
- А народу побито порядком! - молвил лоцман. - До шести сотен. Могилу копают братскую... Сухарика дать?
Он разломил пополам огромный ржаной сухарь с торчащими остьями, аппетитно откусил от своей половины. Иевлев тоже стал жевать, отдавая приказания, как вести шведам в крепость харчи.
- Еще кормить их, клятых! - сказал Рябов.
- Надо! - ответил Иевлев.
В полках под соснами ударили в барабаны - к водке. Возле распиленных пополам бочек стояли старшины - вина в этот день не жалели никому. Из царского шатра доносились веселые клики, на лужку, перед государевым знаменем, играли рожечники. Александр Данилович в своей яркой, цвета пламени, рубашке выскочил козырем вперед, прошелся ловким плясом. Гвардейцы проводили бомбардирского поручика одобрительным хохотом, веселыми возгласами:
- Славно!
- Сей - могет!
- Делай, Данилыч!
- Жги, господин поручик! Рви!
За Меншиковым - белый от выпитого вина, с остановившимся взглядом и встрепанными волосами - появился купец-самосожженец, пошел с перебором, молодецкой выходкой. Александр Данилыч сунул пальцы в рот, засвистал лесным лешим, завился перед купцом, пошел кружиться, манить пальчиками, визжать на разные голоса. За ними двоими плавно, ровными стопами, с улыбкой появился Аникита Иванович Репнин, под ноги пляшущим кинулись плясуны-гвардейцы, завертелись волчками под быстрые переборы рожечной музыки:
Тары-бары-растабары,
Серы волки выходили,
Белы снеги выпадали...
- Чаще, рожечники! - молил Меншиков. - Чаще, други!
Самосожженец, перебирая на месте козловыми сапожками, визжал:
- Утешь, Данилыч! Еще утешь! По смерть не забуду! Утешь, сокол!
А в царевом шатре кричали 'виват' фельдмаршалу Шереметеву, бомбардирскому капитану Петру Михайлову, Репнину, Памбургу, Варлану...
В сумерки Сильвестр Петрович отдал приказ выпускать шведов. В крепости глухо забили барабаны, в проломе появился знаменосец в латах, за ним шел Шлиппенбах. Каждый солдат имел во рту две пули, нес ружье, шпагу, ранец с припасами. Солдат и офицеров вышло всего сорок один человек, за ними шли женщины. Раненых понесли на носилках русские матросы.
- Еще на караулах человек с десяток! - произнес Шереметев. - Остальные побиты. Корить нечем - хорошо дрались...
Ночью Петр узнал, что генерал Кронгиорт идет на помощь шведам. Тотчас же в верейке он вместе с Шереметевым и Сильвестром Петровичем переплыл Неву и приказал шведскому майору снять караулы. Швед сделал вид, что не понимает.
- Вяжи его! - велел Петр. - Тогда поймет!
Майора поволокли в сторону, он крикнул громко, пронзительно по-шведски своим караульщикам, чтобы кидали факелы в пороховые погребы. Сильвестр Петрович ударил солдата шведа головою в живот, полковник Чамберс схватил другого за глотку. Секретарь Шафиров пихал факелы в бочку с водой. В кромешной тьме стало так тихо, что все услышали шелест дождя...
- Сучьи дети! - тяжело дыша, молвил Петр. - Взорвали бы фортецию...
С утра было торжественное вступление фельдмаршала с генералитетом и армией в крепость. Троекратно ударили все пушки - и русские и отобранные у шведов, - троекратно протрещали залпы из всех ружей и мушкетов. После молебствия Меншиков объявил государевым именем новое название Нотебурга. Сию крепость повелено было именовать Шлюссельбург - что значит Ключ-город, ибо отныне отперты ворота в исконные свои земли.
