глазами. Кормщик спросил у него шепотом:
- Чего они тут - сбесились, что ли?
Рейтар подтянул сапог, поправил голенище, сказал неопределенно:
- Сбесишься!
- Кого ищут-то?
- Комендант сбежал с крепости - господин Мехоношин. И казну увел...
Рябов присвистнул, в глазах его вспыхнули веселые искры.
- Много ли казны-то?
- Не считал, да будто - много. Государево жалованье, подрядчикам платить. Небось, нам с тобой той казны на всю бы жизнь хватило... Теперь ищи ветра в поле. Конь у него добрый, сам - малый не промах, золото у него нынче есть... Да то еще не все, а самое начало...
- А что ж конец?
- Воевода новый едет. Ржевский - стольник.
- А наш-то?
- Будто вовсе недужен. Как про Мехоношина узнал - так и повалился. Не крикнул.
- Помер?
- Зачем помер? Живет. Языка лишился. Мычит будто и все пальчиком к себе подзывает. Святых тайн причастился.
Рябов покачал головою:
- Ишь ты...
Рейтар переобулся, потопал по полу сапогами, сказал весело:
- Так-то получше, а то вовсе заколели ноги. Опять посылают - искать.
Он ушел, Рябов поднялся с лавки, подошел к дьяку Гусеву. Тот вскинул на него отекшие глазки, будто бы припоминая, что за человек перед ним. Абросимов, отвернувшись, задумчиво жевал пирог.
- Как же будет-то? - спросил кормщик.
- Чего как будет?
- А того! - с насмешкой отозвался Рябов. - Вон он - я. Слышал, искали меня. Пришел. Веди куда надо, а не то - я домой дорогу не забыл...
- Ты мне не указывай! - сказал Гусев.
И зашептался с Абросимовым. Полковник Нобл все писал, попрежнему тараща глаза. К съезжей еще подъехали драгуны, вновь бухнула дверь. Через малое время пришли два караульщика, у одного в руке был слюдяной фонарь. Гусев кивнул на кормщика. Молча они вывели его в сени, повели по ступенькам вниз. Из темноты дышало холодом и плесенью, как в подземелье Николо-Корельского монастыря. Рябов ступал медленно, нащупывал ногою кривые ступеньки. Караульщик пихнул его в спину, крикнул:
- Живее, ярыга!
Рябов повернулся, схватил караульщика за ворот, прижал к каменной стене, - тот захрипел сразу. Другой, крутясь в узком проходе, пытался ударить Рябова алебардой по голове - не удавалось, не мог повернуться.
- Ты у меня попомнишь ярыгу! - с яростью сказал Рябов. - Ты у меня на веки вечные попомнишь...
И пошел дальше.
Внизу были еще сени с железной решетчатой дверью. Ключарь в драном полушубке пил из деревянной миски снятое синее молоко. Караульщики, испуганные, встали поодаль.
- Кто таков? - спросил ключарь стариковским шамкающим голосом.
- А тебе не все едино? - ответил Рябов.
Старик всмотрелся, ахнул:
- Иван Савватеевич! Господи преблагий, взяли-таки антихристы...
Рябов молчал, не узнавая. Потом вспомнил - рыбачили когда-то вместе.
- Нашел себе место, дед, под старость.
Ключарь махнул рукой, запричитал:
- Один я, Иван Савватеевич, один на всем божьем свете. Есть-пить-то надобно... Ой, горе... Как ты меня в тот год злосчастный из воды вынул, как я остался без сына, как пошел мыкаться... А ноги-то ноют, руки-то как крюки, а именья-то всего животов - собака да кошка...
Рябов все смотрел на старика, потом сказал жестко:
- Чего там, дед, растабарывать. Знал бы - не вынул из воды. Веди куда надо.
Старик загремел замком, попросил тихо:
- Прости для бога, Иван Савватеевич. Отслужу.
- Бога и проси! - сказал Рябов. - Ему ловчее вас прощать.
- Отслужу, Иван Савватеевич...
- Отслужишь и без прощения.
Старик втянул плешивую голову в плечи, отворил железную дверь. Рябов вошел, оглядел стены, по которым ползла вода, плесень по углам, гнилые истлевшие бревна. Прислушался: в остроге было тихо, как в могиле.
- Иевлев где - Сильвестр Петрович? - спросил кормщик.
- Вот - камора.
- Здесь и держите - немощного?
- Все ж посуше. И печка есть - топим.
- К нему веди!
- Плох он. Недолго протянет.
- Открывай-ка.
Старик опять загремел ключами. Кормщик вошел первым. Старик сзади поднял над головою глиняный горшок, в котором коптил фитиль. Рябов сразу увидел Иевлева: он сидел против двери у стены, привалившись боком к печке.
- Пришел! - слабым, но радостным голосом сказал Сильвестр Петрович. Я знал, что придешь.
- Пришел! - ответил кормщик. - Пришел, Сильвестр Петрович. Гостинца тебе принес. Здравствуй!
- Здравствуй! - попрежнему радостно сказал Иевлев. - Здравствуй, коли не шутишь, на все четыре ветра. Верно говорю? Не запамятовал еще в узилище, как вы, поморы, здороваетесь?
- Не запамятовал! - садясь возле Иевлева и развязывая узелок, молвил Рябов. - Оно дело нехитрое. Получай, господин капитан-командор, гостинцы. Табачок перво-наперво - добрый. Кремень, да огниво, да трут. Я гостинчика тебе по-своему собирал, как на Грумант, вроде бы на зимовье: чего там надобно, то и в тюрьме нужно. Снадобья, чтобы мы с тобой не зацынжали. Мазь бабинька Евдоха послала, лечить тебя будем. Так. Трубочка - обкуренная, хорошая. Теперь от супруги от твоей принимай...
Он говорил, и как бы даже не глядел на Иевлева, пока раскладывал на топчане гостинцы. Сильвестр Петрович справился с собою: быстро утер мокрые глаза, стал дышать ровнее, спокойнее, вновь заулыбался.
Светильню Рябов приказал не уносить. Ключарь попробовал было поспорить, что-де не велено, но кормщик так на него посмотрел, что тот поклонился и ушел.
- Да сыро что-то! - вслед старику крикнул Рябов. - Затопил бы, старый грешник!
Погодя оба закурили трубки.
- Ну что ж! - молвил кормщик, оглядывая стены каморы. - Ничего. На Груманте-то не в пример хуже было. Нынче отдохнем, а с утра пораньше за дело возьмемся - не узнаешь, Сильвестр Петрович, какие хоромы будут...
Иевлев молчал. Синие его глаза ярко светились в полумраке.
- Важно заживем! - говорил Рябов. - А пока слушай, я тебе новости расскажу.
И стал рассказывать про князя Прозоровского, про сбежавшего поручика Мехоношина и про нового воеводу Ржевского, который вскорости должен прибыть в Архангельск.
- Одного Ржевского я знавал в прежние годы, - задумчиво произнес Иевлев, выслушав рассказ кормщика. - Василием звали. Он, должно быть, и есть...
- Что за мужчина?
Сильвестр Петрович ответил с неудовольствием:
