открытии он исчерпывающе изложил в трех статьях.
Отказ Рентгена от нобелевского доклада послужил причиной распространения слухов, утверждавших, что он будто бы несамостоятельно сделал открытие, отмеченное Нобелевской премией, поэтому уклоняется от обнародования его истории. Позднее такого рода клевету с особым рвением распространял Филипп Ленард, приписывавший себе главную заслугу в обнаружении рентгеновских лучей. Дело доходило до курьезов: подлинным первооткрывателем Х-лучей называли даже механика Вюрцбургского института, который якобы первым заметил свечение экрана в ночь открытия и обратил на него внимание Рентгена.
До последнего года своей жизни великий исследователь должен был защищаться от подобных подозрений. Он испытывал искреннюю благодарность ко всем коллегам, которые поддержали его. Так, в мае 1921 года он писал своему бывшему ассистенту Цендеру: 'Я никогда не сомневался в Вашей готовности вновь и вновь выступать на защиту моей чести и сердечно благодарен Вам за это. Гнусный слух, что я будто бы не сам нашел Х-лучи, по моему предположению, имеет источник в Гейдельберге у Квинке, которому я несколько раз перешел дорогу. Его, видимо, поддерживает Ленард'.
Рентген добавляет, что при просмотре старой переписки ему бросилось в глаза то, что дружеские письма Ленарда к нему прекратились сразу же после приглашения его в Мюнхен и награждения Нобелевской премией.
Существуют документальные свидетельства того, что Ленард вначале не оспаривал первооткрывательства Рентгена. 'То, что Ваше великое открытие так быстро обратило внимание широких кругов и на мои скромные работы, - писал он в мае 1897 года Рентгену, - было для меня особенным счастьем, и я могу теперь вдвойне радоваться этому благодаря Вашему дружескому участию'.
После того как в 1912 году выяснилось, что рентгеновские лучи представляют собой коротковолновое электромагнитное излучение, Ленард игнорируя имя Рентгена - постоянно называл их только 'лучи высокой частоты'. И когда, наконец, при 'третьем рейхе', будучи отъявленным антисемитом и ярым националистом, Ленард был объявлен главой 'немецкой физики', он постарался совершенно стереть заслуги Рентгена в открытии Х-лучей.
В 'Научных статьях' Ленарда можно прочитать нелепое замечание: 'Рентген был повивальной бабкой при рождении открытия. Эта помощница имела преимущество показать дитя первой. Однако перепутать ее с матерью может только непосвященный, который знает о процессе открытия и о том, что ему предшествует, не больше, чем ребенок об аисте'.
Следствием такого извращения истории открытия было появление в немецких газетах в период нацизма немыслимо лживых сообщений об открытии рентгеновских лучей. В одном из них утверждалось, что Рентген беззастенчиво присвоил открытие, сделанное его ассистентом Ленардом и лишил своего сотрудника заслуженной славы.
А.Ф. Иоффе писал в своей книге воспоминаний по поводу этих низких нападок на научную и человеческую честь великого физика: 'Завистники, среди которых на первом месте стоял будущий фашист Филипп Ленард, который проглядел рентгеновы лучи и не мог простить Рентгену его наблюдательности, пытались изобразить открытие Рентгена как чисто случайную удачу какого-то физика, в руки которого попала трубка Ленарда. Но никто, пожалуй, обнаружив лучи, не сумел бы изучить их так, как это сделал Рентген'.
Иоффе отмечает, что в гитлеровской Германии мертвый Рентген был предметом такой же ненависти профашистски настроенных кругов, как и живой Эйнштейн.
В Мюнхене Рентген был, по словам Иоффе, единовластным хозяином своего института, который он прекрасно организовал. Он внушал глубокое уважение как преподаватель и устрашал своей строгостью как экзаменатор. Свои лекции, перед которыми его - по свидетельству Вальтера Фридриха - каждый раз охватывало лихорадочное волнение, он читал без единого шутливого слова и без малейшей улыбки. Рентген не принадлежал к числу блестящих ораторов, и, так как он, кроме того, говорил очень тихо, обычно бывали заняты только первые два или три ряда его аудитории.
Лекционные опыты Рентген готовил добросовестно и тщательно, и они проходили с точностью часового механизма. Благодаря демонстрации всегда новых экспериментов его преподавательская деятельность постоянно была на высшем научном уровне. 'Вероятно, эта его основательность, - писал его ученик Вальтер Фридрих, - была причиной того, что его лекции казались молодым, восторженным студентам несколько сухими, однако тому, кто приходил уже со знанием физики, они давали чрезвычайно много'.
В течение четверти столетия, последовавшей за выходом в свет его трех сообщений, Рентген опубликовал лишь немногие труды: в общей сложности около семи. По его собственным словам, в обращении с пером он был 'с давних пор тяжел на подъем'. Кроме того, он был сверхоснователен. Он хотел отдавать в печать только 'хорошо отточенные слова'.
Таким образом, список его публикаций содержит не более 60 работ. Для исследователя, жизнь которого охватывает восемь десятилетий, это немного. Вильям Томсон, впоследствии лорд Келвин, предъявил гораздо большее число патентов и, кроме того, напечатал свыше 600 исследовательских публикаций. Макс Планк опубликовал около 250 научных работ, среди них большие по объему учебники. Вильгельм Оствальд, наконец, написал свыше 1000 печатных трудов, в их числе 20 учебников и справочников и, кроме того, несколько тысяч сообщений и статей в журналах и ежедневных газетах.
'Часто спрашивают, - писал Лауэ, - почему этот человек после своего выдающегося открытия 1895/1896 г. так упорно воздерживался от дальнейших научных публикаций. Выдвигалось много мотивов для объяснения этого факта, и некоторые из них были мало лестны для Рентгена. Я считаю все эти мотивы ложными. По моему мнению, впечатление от того открытия, которое он. сделал, когда ему было 50 лет, было таким сильным, что он никогда не мог от него освободиться. Несомненно, что любое великое духовное деяние подавляет того, кто его совершил. Кроме того, Рентген, как и другие исследователи, испытал слишком много неприятностей из-за разных дурных качеств людей'.
В начале этого столетия Оствальд, основываясь на своем 'изучении биологии гения', разделил гениальных естествоиспытателей на две основные группы, обозначенные им как 'классики' и 'романтики'. 'Тогда как первой заботой романтика, - писал он в книге 'Великие люди', - является разрешение существующей проблемы, для того чтобы освободить место для новой, первая забота классика - исчерпывающе разработать существующую проблему, чтобы ни он сам, ни кто-либо из современников, не могли улучшить результат'.
Если эту типологию личностей исследователей считать верной, то Рентгена следует рассматривать как образец классика, здесь он стоит в одном ряду с Гельмгольцем и Гауссом.
Девиз Гаусса, 'pauca sed matura' ('мало, но зрело') мог бы стать также лозунгом Рентгена. Он мог бы сказать вместе с Гауссом: 'Я ненавижу все поспешные публикации и хочу всегда давать лишь зрелые вещи'. Рентген осуждал 'спекулятивную и публикаторскую горячку' многих, прежде всего молодых ученых и не хотел даже слышать о предсказаниях. 'Я не прорицатель и не люблю пророчеств, - сказал он одному репортеру. - Я продолжаю мои исследования, и, пока я не располагаю гарантированными результатами, я их не опубликую'.
Когда его ученик Иоффе весной 1904 года послал ему предварительное сообщение о своих исследованиях, он получил от Рентгена открытку: 'Я жду от вас серьезной научной работы, а не сенсационных открытий. Рентген'.
Эта основательность исследователя, для которого факты были главным делом и которого - по его словам - настораживали 'все не вполне безукоризненные гипотезы', наложила отпечаток и на его литературные вкусы. В художественной литературе его отталкивало все фантастическое. Он любил реалистические, близкие к жизни изображения документального характера. Особенно охотно читал он описания путешествий, биографии и переписку великих людей.
Среди писателей, творивших на немецком языке, он прежде всего любил Готфрида Келлера, с которым был лично знаком со студенческих лет в Цюрихе. Из русских писателей он предпочитал, по свидетельству Иоффе, Горького и Чехова за их беспощадно правдивую критику общества. К современной школьной философии он относился с полным пренебрежением. Искусствоведов не принимал всерьез. Однако с итальянским искусством он был знаком обстоятельно и глубоко.
В Мюнхене у Рентгена была городская квартира. Но с 1904 года он большую часть года жил в своем деревенском доме в Вейльгейме, в 60 километрах южнее города. Оттуда он ежедневно ездил в свой
