институт по железной дороге.
В созданном им физическом коллоквиуме он сам принимал участие лишь изредка. Специальные заседания и собрания Общества немецких естествоиспытателей и врачей после своего великого открытия он не посещал вообще. Этим объясняется то, что знаменитый физик лично не был известен своим молодым коллегам вне Мюнхена. Так, например, Макс Борн, который с 1907 года принимал деятельное участие в научной жизни, не встречался с Рентгеном.
При всей своей скромности Рентген держался очень уверенно и с присущим ему чувством собственного достоинства. Ему неведом был страх перед вышестоящими, он всегда говорил то, что думал.
В письме вюрцбургского ассистента Рентгена Макса Вина рассказывается о том, как свободно - к ужасу многих сановников - чувствовал себя ученый во время доклада о своем открытии при берлинском дворе. Когда тщеславный немецкий монарх позднее в Мюнхене осматривал со своими спутниками вновь открытый отдел немецкого музея шедевров естествознания и техники и при этом сам давал 'объяснения', желая блеснуть своими техническими и военно-историческими знаниями, Рентген перебил, как сообщает Иоффе, Вильгельма II замечанием: 'Это знает каждый мальчик; не можете ли вы сообщить что-либо посодержательнее!'
Совместно с Иоффе, который в 1905 году защитил у него диссертацию с редкой оценкой 'summa cum laude' ('с наивысшей похвалой'), Рентген исследовал физику кристаллов. Он продолжил исследования кристаллов, которыми занимался уже в свои гисенские годы. Сотрудничество с Иоффе он ценил очень высоко. 'В русском д-ре Иоффе я имею очень способного приват-ассистента. Я работаю с ним уже два года и совместно произвел огромное количество материала, публиковать который мне боязно', - писал он в 1905 году Цендеру.
Из-за русской буржуазно-демократической революции 1905 года и общественных последствий ее поражения совместная работа Рентгена и Иоффе была временно прекращена. Иоффе не мог совместить со своими марксистскими убеждениями свое пребывание за границей в такое время, когда большая часть русской интеллигенции начала отходить от революции, не мог покинуть свою родину ради того, чтобы без помех посвятить себя личной исследовательской работе. Он остался в Петербурге. Лишь дважды в год он приезжал в Мюнхен, чтобы советоваться с Рентгеном.
Рентген понимал поведение своего сотрудника. 'Бывший до сих пор моим приват-ассистентом д-р Иоффе, - сообщал он в декабре 1906 года из Давоса Цендеру, - не возвратился на летний семестр в Мюнхен по политическим причинам, хотя наша работа, которая ведется уже очень длительное время, не закончена. Для этого он сейчас приехал в Мюнхен из России на несколько недель, и, чтобы продолжать работу, я взял его с собой. Мы хотим ежедневно несколько часов советоваться и писать, так что примерно в конце следующей недели он опять возвратится домой'.
Умерший в 1960 году на восьмом десятке лет крупный советский ученый А.Ф. Иоффе, известный своими исследованиями в области физики кристаллов и полупроводников, в книге воспоминаний 'Встречи с физиками' подробно описывает свои отношения с Рентгеном. Его воспоминания относятся к источникам сведений о Рентгене.
В политическом отношении Рентген был врагом клерикализма и реакционных партий. Он не принадлежал и к защитникам монархии. Иоффе называет его сторонником буржуазного либерализма. Это определение верно. В политических вопросах Рентген был так же недальновиден и легковерен, как и большинство естествоиспытателей его времени. Письма свидетельствуют о том, что летом 1914 года Рентген не поддался военной истерии и осуждал ура-патриотизм своих коллег. Но под давлением царивших в обществе настроений он тоже поставил свою подпись под националистическим воззванием немецких ученых и художников 'К миру культуры', в котором старательно маскировалась разбойничья военная политика немецких милитаристов и оправдывалось противоречащее международному праву вторжение немецких войск в нейтральную Бельгию.
Как и Планк и Эмиль Фишер, Рентген позднее сожалел о своей подписи. В одном из писем 1920 года говорится: 'Недавно я получил из Брюсселя статью одного бельгийского ученого, читать которую мне было поистине неприятно; в ней опять обсуждается известное 'Воззвание 93 интеллигентов', которое я, как и многие из поставивших свою подпись, глупейшим образом подписал, следуя советам и под резким давлением берлинцев, не удосужившись прежде его прочесть'.
Однако в то время, как Оствальд в своих монистических 'Военных проповедях' набрасывал планы 'Европы под немецким руководством', а Геккель в своей книге 'Мысли о мировой войне' отдавал Германии чужие территории от Балтики через Ла-Манш до Гибралтара, Рентген все же сохранил трезвый взгляд на вещи. Он надеялся на спасение отечества от 'тяжелого бедствия' и стремился к 'разумному миру', причем выразительно добавлял: 'Не на пангерманский манер и не в оствальдовском смысле'.
Подобно всем немецким 'патриотам', Рентген праздновал победы фельдмаршала, которому народоубийственная война казалась увеселительной прогулкой. Но он все же решительно осуждал жестокие и бесчеловечные методы ведения войны. 'В концентрационных лагерях русские должны, как мухи, умирать от сыпного тифа, ужасно!' Так говорится в одном из писем 1915 года.
Справедливость и бескорыстие ученого особенно примечательно проявлялись в условиях нужды военных лет. Он строго придерживался рациона, который полагался ему по продовольственной карточке, и всерьез сердился, когда ему замечали, что он мог бы получать больше. Ни за какую цену он не хотел жить лучше, чем другие, я не желал принимать ничего сверх положенного в ущерб ближним. Он даже ходил в кухню и с весами проверял, не получил ли он слишком большую порцию.
Физик Фридрих Дессаузр, работавший с рентгеновскими лучами, сообщая все это, описывает впечатление, которое производил тогда Рентген: 'Это было в голодные годы войны. Я вошел в дом на Принцрегент-штрассе, позади могучего Максимилианэума, где жил Рентген, с робостью, но и с надеждой в душе. Меня провели в рабочую комнату. Большой и заметно исхудавший человек поднялся из-за своего маленького письменного стола, который, когда Рентген встал, стал казаться еще меньше. Потом начался разговор, и я с удивлением обнаружил, что Рентген прочитал мои работы от начала до конца, особенно последнюю, объемистую работу. При всей его дружелюбности, он все же устроил мне маленький экзамен'.
Как и большинство немецких интеллигентов, Рентген был в ноябре 1918 года ошеломлен военным поражением Германской империи. Еще полгода назад он считал возможным, что немецкое военное руководство приведет страну к благоприятному миру, который гарантирует спокойствие Германии на долгие времена. 'Если эта надежда исполнится, - писал он (как же далеки от реальности были его надежды!), - то я буду рассматривать войну как необходимое целительное средство, удержавшее нас на наклонной плоскости'.
Теперь он был глубоко разочарован в господствующих силах, которые обманули народ и привели его на край пропасти. Однако это не помогло ему осудить антикоммунистическую травлю, разжигавшуюся после крушения немецкой монархии теми кругами, которые были виновны в развязывании войны.
В ноябре 1918 года Рентген с тревогой спрашивает в одном из писем: 'Не возьмут ли верх ультрарадикальные течения большевистского толка?' Он не считал вероятной такую 'опасность' в Баварии. Несколько недель спустя борьба рабочего класса, вставшего на защиту своих революционных завоеваний, охватила также и Баварию. Весной 1919 года в Мюнхене была создана Советская республика.
Вряд ли можно было ожидать, что старый ученый, выросший в традициях буржуазного немецкого национализма и никогда глубоко не занимавшийся политическими вопросами, поймет историческое значение этого события лучше, чем юный Гейзенберг, который со своими школьными друзьями оказывал помощь 'отрядам порядка', вспомогательной службе контрреволюции, или чем Макс фон Лауэ, который в апреле 1919 года вступил в баварский добровольческий корпус, чтобы сражаться против 'большевизма', или Вилли Вин, который создавал в Вюрцбурге такой корпус.
Величайшая глупость нашей эпохи, как спустя четверть века назвал антикоммунизм Томас Манн, очень рано распространилась в Германии и сбила с толку даже гуманистически настроенные умы.
Лауэ передает характерный эпизод из жизни Рентгена тех дней. В автобиографии он пишет. 'В 1919 г. я еще раз разговаривал с Рентгеном. Я зашел к нему в институт как раз в тот момент, когда он готовился опять ехать в Вейльгейм. Я сопровождал его пешком до вокзала. Но он говорил не о научных вопросах; он выражал свою радость относительно признаков восстановления порядка и с явным восхищением рассматривал действительно в высшей степени изящные системы трещин, окружавшие дырки от выстрелов
