тюрьмы. Потом он возглавлял Сопротивление в Пьемонте. Вступил в Партию действия. Женился на Лизетте, дочке Джуа. Когда Партию действия распустили, он стал социалистом. Его выбрали депутатом. Жил он в Риме.
Лизетта почти не изменилась с тех пор, как мы с ней ездили на велосипедах и она рассказывала мне романы Сальгари. Все такая же худая, пряменькая и бледная, с горящими глазами и падающей на них челкой. В четырнадцать лет она мечтала о необыкновенных приключениях, и кое-что в годы Сопротивления сбылось. В Милане ее арестовали и содержали под надзором на Вилла-Тристе. Ее допрашивала сама Ферида. Друзья, переодетые санитарами, помогли ей бежать. Она высветлила волосы для маскировки. Между побегами и переодеваниями родила дочь. После войны в ее коротких каштановых волосах еще долго проглядывали обесцвеченные прядки.
Отца ее тоже избрали в парламент, и он разъезжал между Римом и Турином, а мать, синьора Джуа, до сих пор приходила, но с моей матерью они ссорились, потому что мать считала ее слишком левой; они все время обсуждали азиатские границы, и синьора Джуа приносила с собой атлас-календарь Де Агостини, чтобы документально доказать матери, что она не права. Синьора Джуа воспитывала девочку Лизетты: Лизетта была слишком молода для роли матери; она и родила-то как-то незаметно для себя, словно ее слишком внезапно перебросили из детских мечтаний во взрослую жизнь, не дав времени на размышления.
Лизетта была коммунисткой и во всем видела опасные пережитки Партии действия. Партия действия или пе-де-а, как она ее называла, уже прекратила свое существование, но ее зловещая тень мерещилась Лизетте на каждом углу.
- Вы все из пе-де-а! Вы мыслите порочно, как все из пе-де-а! - говорила она Альберто и Миранде.
Витторио, ее муж, смотрел на нее как на котенка, играющего с клубком, и так смеялся, что тряслись его большой, выступающий вперед подбородок и широкие плечи.
- Какой скучный город! - говорила Лизетта. - В Турине жить невозможно! Это город пе-де-а! Я бы здесь жить не смогла.
- Ты совершенно права! - говорил Альберто. - Сдохнуть со скуки можно! Одни и те же физиономии!
- Ну и дурочка! - говорила про Лизетту Миранда. - Скучно ей! Как будто где-нибудь в другом месте весело! Теперь уж какое веселье!
- Пошли есть улиток! - говорил время от времени Альберто, потирая руки.
Они выходили из дому, пересекали площадь Карло Феличе с ее слабо освещенными портиками, почти безлюдными в десять вечера.
Входили в полупустую тратторию. Улиток не было. Альберто заказывал себе спагетти.
- Как, разве ты не на диете? - говорила Миранда.
- Заткнись! - отвечал Альберто. - Ты мне подрезаешь крылья!
- Я так устаю от Альберто! - по утрам жаловалась Миранда матери. Вечно ему не сидится на месте, не знает, чем себя занять! То ему есть хочется, то пить, то бежать куда-то! Все ищет развлечений!
- Он весь в меня, - говорила мать. - Я тоже не прочь поразвлечься! Например, куда-нибудь поехать!
- Да ну! - говорила Миранда. - Дома все равно лучше. А может, мне на рождество поехать в Сан-Ремо к Елене? - добавляла она. - Но с другой стороны, что там делать? Дома лучше!
- Знаешь, я играла там в казино! - рассказывала она матери, вернувшись из Сан-Ремо. - И продулась! Этот болван Альберто тоже. Мы вместе просадили десять тысяч лир!
- В Сан-Ремо, - сообщала мать отцу, - Миранда играла в казино. Они с Альберто проиграли десять тысяч лир!
- Десять тысяч! - бушевал отец. - Идиоты! Скажи им, чтоб больше не смели играть! Скажи, я категорически запрещаю!
И писал Джино: 'Этот идиот Альберто проиграл крупную сумму в казино в Сан-Ремо'.
После войны понятия отца о деньгах стали еще более расплывчатыми. Как-то во время войны он попросил Альберто купить ему десять банок сгущенки. Альберто достал их на черном рынке, заплатив более сотни лир за банку. Отец спросил, сколько он ему должен.
- Да бросьте, - ответил Альберто, - ничего.
Отец вложил ему в руку сорок лир и сказал:
- Сдачу оставь себе.
- Знаешь, мои акции Инчета опять упали! - говорила Миранда матери. Продать, что ли, их? - И улыбалась беззаботно и лукаво, как всегда, когда говорила о своих проигрышах или выигрышах.
- Знаешь, Миранда продает свои акции, - говорила мать отцу. - И нам советует продать наши на недвижимость.
- Да что она понимает, эта курица! - кричал отец.
И все же задумывался. А потом спрашивал у Джино:
- Ты тоже считаешь, что мне лучше продать акции на недвижимость? Миранда советует. Уж она-то понимает в биржевых делах. У нее нюх. Ее отец, бедняга, был маклером.
- Я в этом ничего не смыслю, - отвечал Джино.
- Что правда, то правда, ты действительно ничего не смыслишь! Все мы такие - нет у нас нюха на деньги!
- Зато мы умеем их тратить, - замечала мать.
- Ну уж ты-то, конечно! - говорил отец. - А про меня этого не скажешь. Вот этот костюм я ношу уже семь лет!
- Да, Беппино, это очень заметно. Он весь потертый, поношенный! Пора бы тебе новый купить!
- Еще чего! И не подумаю! И этот вполне сойдет. Только заикнись еще о новом костюме!.. Вот и Джино тоже, - добавлял он, - совсем не мот. Он такой скромный! И запросы у него скромные! А Паола, эта тратит напропалую. У вас у всех деньги так и текут сквозь пальцы, у всех, кроме Джино. Все вы транжиры.
- Джино, - говорил он, - к другим такой щедрый, а для себя ничего ему не надо! Он лучше всех, Джино!
Иногда из Флоренции приезжала Паола - одна, на машине.
- Опять одна? Опять на машине? - ругал ее отец. - Прекрати эти штуки! Это же опасно. А если у тебя в дороге шина спустит? Надо было взять с собой Роберто! Роберто в машинах разбирается. С детства имел страсть. Как сейчас помню, только о машинах и говорил. Ну давай, - прибавлял он, - рассказывай, как там Роберто! Роберто был уже совсем взрослым, учился в университете.
- Очень хорош сын у тебя! Такой покладистый парень, - говорил отец. Только вот за юбками уж слишком бегает. Смотри, как бы не женился!
У Роберто была моторная лодка, и летом со своим другом Пьером Марио они на ней ходили в море. Один раз у них сломался мотор, а море штормило, они еле-еле выбрались.
- Не смей отпускать его в море с этим Пьером Марио! Это опасно! говорил отец Паоле. - Будь с ним построже! А то он тебя совсем не слушает!
- Паола плохо воспитывает детей, - говорил он, просыпаясь по ночам, матери. - Слишком их избаловала - делают, что хотят! Кучу денег тратят! Вот ненасытные !
- Ой, Терсилла! - восклицала Паола, входя в гладильную. - Как я рада тебя видеть!
Терсилла вставала, улыбалась, обнажая десны, расспрашивала Паолу о ее детях - о Лидии, Анне, Робер-то.
Терсилла шила штаны моим сыновьям. Мать все время боялась, что они останутся без штанов.
- Если б не я, ходили бы с голой задницей! - говорила она.
Из боязни, что они будут ходить 'с голой задницей', она заставляла Терсиллу шить по пять или шесть пар зараз.
- Зачем столько? - недоумевала я.
- Ну да, - язвила она. - Ты ведь у нас советская! Ты за суровую жизнь! А я хочу, чтобы дети были одеты! И не допущу, чтобы они ходили с голой задницей!
Когда приезжала Паола, мать уходила с ней под ручку болтать и рассматривать витрины под портиками. Она жаловалась Паоле на меня.
- Все молчит, слова из нее не вытянешь! И к тому же коммунистка! Совсем советская стала!
