десколадой. Радость за выживших детей, оставшихся с ним, переполняла его.
Она видела и понимала эта; все его попытки утешить девочку были насмешкой и еще больше отдаляли ребенка.
После мессы она в горьком одиночестве бродила среди толп всепонимающих людей, которые твердили ей, что ее родители станут святыми и будут сидеть по правую руку от Бога. Разве это может утешить ребенка?
Пайпо прошептал жене:
– Она никогда не простит нам этот день.
– Не простит? – Концейзамо была не из тех жен, которые понимают мужей с полуслова и разделяют их мысли. – Но ведь не мы же убили ее родителей.
– Мы все радуемся сегодня, разве не так? Этого она нам не простит.
– Чепуха. Она еще ничего не понимает, слишком мала.
Она понимает, думал Пайпо. Разве Мария не понимала происходящее, хотя она была еще моложе Новинхи?
Годы шли – уже прошло восемь лет. Он изредка видел ее за это время.
Она была одного возраста с его сыном Лайбо, а значит до тринадцатилетия Лайбо они во многих классах учились вместе. Он слышал ее случайные разговоры или чтение стихов среди других детей. У нее была особая стройность мышления, чувствовалось напряженная работа, это привлекало Пайпо. В тоже время ему казалось, что она абсолютно равнодушна ко всему, замкнута. Собственный сын Пайпо, Лайбо, был робок и застенчив, но даже он имел несколько друзей, снискал любовь учителей. Новинха так и не обрела ни одного друга. Ничей взгляд не нашел отклика в ее душе со дня траура. Не было ни одного преподавателя, искренне любившего ее. Она отвергала любое взаимодействие, ничто не вызывало в ней ответного отклика. «Она эмоционально заторможена», – ответила как-то донна Криста на вопрос Пайпо о ней. «Ничем ее не проймешь. Она клянется, что абсолютно счастлива, и нет необходимости что-либо менять.»
А сегодня донна Криста пришла на станцию зенадоров поговорить с Пайпо о Новинхе. Почему с Пайпо? Он предполагал, что только одна причина заставила настоятельницу школы прийти к нему посоветоваться по поводу осиротевшей девочки.
– Только я верил, что все эти годы Новинха будет учиться в нашей школе. Только я интересовался ею?
– Не только, – сказала она. – За последние годы ею интересовались многие, особенно когда Римский Папа канонизировал ее родителей. Каждый тогда спрашивал, замечает ли дочь Густо и Гайды Ос Венерадос сверхъестественные события, связанные с ее родителями, как это делают другие.
– Они на самом деле спрашивали ее об этом.
– Ходили слухи, и епископ Перегрино должен был разобраться во всем. Донна Криста слегка сжала губы, говоря о молодом духовном настоятеле поселения Луситании. Но затем было замечено, что духовная иерархия не столь влиятельна в Ордене Филхос да Мента де Кастро. – Ее ответ был поучителен.
– Воображаю.
– Она ответила примерно так: если ее родители действительно слышали молящихся и имеют такое влияние на небесах, что могут одаривать их, то почему же они глухи к ее мольбам, почему не исполнят их и не встанут из могилы? Это чудо было бы полезно всем, сказала она. Если Ос Венерадос действительно в силах одаривать благами, то это значит, что они недостаточно ее любят и не желают внимать ее мольбам.
Она же предпочитает верить, что родители любят ее, но не в силах что-либо исправить.
– Прирожденный софист, – сказал Пайпо.
– Софист и обвинитель: Она сказала епископу, что, если Папа причислит ее родителей к лику святых, это будет означать то же самое, если Церковью будет сказано, что родители ненавидят ее. Прошение о канонизации родителей доказывает, что Луситания презирает ее; если оно будет удовлетворено, это будет означать, что Церковь презирает себя. Епископ Перегрино был очень зол.
– Я знаю, он отправил прошение всем.
– Во благо сообществу. И везде были эти чудеса.
– Кто-то касался гробницы и исчезала головная боль и все кричали:
«Чудо! Милагре! Святые осчастливили меня!»
– Вы же знаете, что Священный Рим признает только более весомые чудеса. Но это не имело значения. Папа милостиво разрешил назвать наш маленький городок Милагре. И теперь каждый, кто произнесет это имя, будет разжигать огоньки ярости в сердце Новинхи.
– Или делать его еще более черствым. Никто не знает какую реакцию это вызовет.
– Как то ни было, Пайпо, вы не единственный интересовались ею, но вы – единственный интересовались ею бескорыстно, ради ее же блага, а не в связи с ее святыми всемогущими родителями.
Это был печальный вывод, хотя я его и предвидел. Выходит, включая Хилхос, основавших все школы Луситании, эти долгие годы никому не было дело до девочки, за исключением жалких осколков внимания, проявленного Пайпо.
– У нее есть один друг, – сказал Лайбо. Пайпо забыл, что его сын находился рядом. – Лайбо был настолько тихим, что его легко было не заметить. Донна Криста тоже казалась испуганной.
– Лайбо, – произнесла она, – я думаю нескромно говорить о школьном товарище подобные вещи.
– Я ученик зенадора, – возразил Лайбо, это означало, что он не школьник.
– Кто ее друг? – спросил Пайпо.
– Макрам.
– Махрос Рибейра, – воскликнула донна Криста. – Высокий мальчик.
– Ах, да, единственный, сложенный как кабра.
– Он строен, – сказала донна Криста. – Но я не замечала особой дружбы между ними.
– Однажды Макрама в чем-то обвиняли, она заметила и заступилась за него.
– Ты дал слишком великодушную оценку увиденному, – сказала донна Криста. – Я думаю более справедливо сказать, что она выступила против тех ребят, которые делали то же самое, но пытались свалить всю вину на одного.
– Макрам тоже оценил все по-другому, – вновь включился Лайбо. – Пару раз я замечал, как он наблюдает за ней. И пусть не много, но все же есть кто-то, кому она нравится.
– А тебе она нравится? – спросил Пайпо.
Лайбо на секунду застыл в молчании. Пайпо знал, что это означает. Он решает, как ему ответить. Выбрать ли ответ, который, по его мнению, взрослые воспримут благосклонно, или же другой ответ, который, возможно, разозлит их. Детям его возраста часто присущи подобные колебания. Он спрашивал себя: говорить или не говорить правду?
– Я думаю, – сказал он, – мне кажется, что она не хочет, чтобы ее любили. Она ведет себя как гость, который вот-вот уедет.
Донна Криста степенно кивнула головой.
– Да, совершенно верно, она действительно ведет себя именно так. А теперь, Лайбо, прекрати обсуждение за глаза, это невежливо. Я прошу тебя оставить нас одних.
Он вышел раньше, чем она закончила предложение, слегка кивнув головой и хитро усмехнувшись. Неловкость момента сыграла ему на руку. Уход красноречивее доказывал благоразумие Лайбо, чем любые просьбы остаться.
Пайпо знал, что Лайбо будет неприятно просить оставить его. У него был талант заставлять взрослых почувствовать некоторую незрелость, слабость по сравнению с ним.
– Пайпо, – сказала настоятельница, – она настаивает на своем экзамене на зенобиолога. Она хочет занять место родителей.
Пайпо изумился.
– Она утверждает, что изучает этот предмет с раннего детства. А сейчас уже готова начать работать без практики ученичества.
