Однако, он по-прежнему давал зенадорам огромное количество информации и знаний. Майро никак не мог решить, растерял ли он свой авторитет, так как уже передал все свои знания соплеменникам, или его взаимодействие с людьми снизило его престиж среди свиноподобных. Но это не имело значения.
Как бы там ни было, Майро нравился Мандачува. Он видел в старой свинье своего друга.
– Женщина заставляет вас есть эту плохо пахнущую массу? – спросил Майро.
– Настоящая помойка, говорит она. Даже детеныши кабр плачут, берясь за сосок. – Мандачува захихикал.
– Если вы оставите это в подарок вашим барышням, они вряд ли будут с вами разговаривать.
– Все же мы должны, мы должны, – сказал Мандачува, сияя. – Эти назойливые месизы должны все знать!
Ах, да, очередной комплимент женщинам. Иногда они говорили о них с неподдельной искренностью и уважением, почитая их как божество. А иногда отпускали в их адрес что-нибудь грубое и непристойное, обзывая их месизами, червями, скользящими по коре деревьев. Зенадоры не могли задавать вопросы – свиноподобные никогда ничего не говорили о своих женщинах. Было время – долгое время – когда свиньи вообще не упоминали о существовании женщин. Лайбо всегда мрачнел, когда что-либо напоминало о смерти Пайпо. До его смерти упоминание о женщинах считалось табу, за исключением поклонения и почитания в редкие моменты священнодействия. И лишь впоследствии свиноподобные стали отпускать невеселые, меланхоличные шутки по поводу «жен». Но зенадоры так и не получили ответа на вопрос о женщинах. Свиноподобные делали вид, что женщины не имеют к ним никакого отношения.
Из группы, окружившей Аунду, раздался пронзительный свист. Мандачува стал настойчиво подталкивать Майро к этой группе.
– Эрроу хочет поговорить с тобой.
Майро подошел и сел в стороне от Аунды. Она не взглянула на него – с давнего времени они усвоили, что свиноподобные чувствуют дискомфорт, видя мужчину и женщину, разговаривающими друг с другом. Они могли разговаривать с Аундой один на один, но если появлялся Майро, они не могли говорить с ней и молчали, даже если она о чем-то их спрашивала. Иногда Майро бесило, что она не могла даже подмигнуть ему. Он чувствовал ее тело, ощущая теплоту, как от маленькой печки.
– Мой друг, – обратился к нему Эрроу. – Мне представлена огромная честь задать тебе вопрос.
Майро почувствовал легкие содрогания от смеха позади себя.
Свиноподобные редко спрашивали и просили о чем-либо, им всегда трудно давались подобные обращения.
– Ты слушаешь меня?
Майро кивнул.
– Но помни, что среди людей я не пользуюсь влиянием, я почти ничто. Лайбо обнаружил, что свиноподобных нисколько не оскорбляло общение с бессильными, неавторитетными делегатами, хотя именно представление о важности и значимости помогло им объяснить строгие ограничения на то, что зенадорам позволено делать. – Речь пойдет не о просьбах, исходящих от нас.
О наших неразумных и глупых рассуждениях о ночном огне.
– Я только и жду, чтобы услышать мудрость, которую вы называете глупостью, – сказал Майро в обычном ключе.
– Это был Рутер, обративший к нам из своего дерева, кто сказал об этом.
Майро в молчании взмахнул рукой. Он любил как можно меньше касаться религии свиноподобных, так же как и собственной католической веры. В обоих случаях он притворялся, что принимает всерьез самые невероятные верования.
Все важные и значимые в своей жизни начинания свиноподобные всегда приписывали тому или иному предку, чьи духи обитали в вездесущих деревьях.
Незадолго до смерти Лайбо, несколько лет тому назад, они впервые стали упоминать Рутера, как источник проблемных идей. Была какая-то жестокая ирония в том, что разделанная как кролик свинья ныне почиталась с таким уважением и поклонением.
Майро ответил также, как делал в свое время Лайбо.
– Мы ничего не имеем, кроме уважения и любви к Рутеру, если вы почитаете его.
– Нам нужен металл.
Майро закрыл глаза. Ого, это уже слишком для политики зенадоров никогда не пользоваться металлическими орудиями на глазах у свиноподобных.
Возможно, свиноподобные сами усмотрели их у людей, что-нибудь мастеривших недалеко от ограды.
– А для чего вам нужен металл? – спросил Майро, стараясь сохранять спокойствие.
– Когда приземлился шаттл с Говорящим от имени Мертвых на борту, он произвел невообразимую теплоту, намного жарче, чем дают наши костры. А шаттл не сгорел и не расплавился.
– Это не было металлом, это теплоустойчивое пластиковое покрытие.
– Возможно, но металл составил сердце этой машины. Он во всех ваших машинах, где вы используете огонь и тепло для обеспечения движения. Мы никогда не сможем получить такого огня, как ваш, пока у нас не будет металла.
– Я не могу, – сказал Майро.
– Скажи нам, вы навсегда приговорили нас оставаться ваэлзами и нам никогда не подняться до ременов?
Надеюсь, Аунда, не ты объясняла им «Иерархию Исключений» Демосфена.
– Вы ни к чему не приговорены. Все, что мы вам даем, мы делаем из вещей, растущих в вашем природном мире, подобно кабрам. И если когда-нибудь раскроется это, мы будем изгнаны из этого мира, нам будет запрещено встречаться с вами.
– Но металл, который используете вы, люди, тоже производится нашим миром. Мы видели ваших шахтеров, бурящих землю к югу отсюда.
Майро замер, обдумывая создавшееся положение. С этой стороны забора не существовало ни одной точки наблюдения, с которой можно было увидеть шахтеров. Следовательно, свиноподобные пробирались через него и наблюдали за людьми с их собственной территории.
– Он выходит на поверхность, но только в определенных местах, я не знаю, как отыскать их. Даже добытый, он оказывается смешанным с другими породами. Они очищают его и перерабатывают по сложным технологиям. Каждая крупица металла требует объяснений. Если мы дадим вам готовое орудие отвертку или мастерок – вы не заметите ее, ее нужно отыскать. Молоко же кабр не нужно искать.
Некоторое время Эрроу внимательно смотрел на него; Майро выдержал его взгляд.
– Мы думали об этом, – сказал он. Он протянул руку в направлении Кэлендера, вложившего в нее три стрелы. – Посмотри. Правда, хорошо?
Они выглядели совершенно, как и любое творение Эрроу, они были хорошо сделаны и реальны. Новшество заключалось в наконечниках. Они были выполнены из вулканического стекла, обсидиана.
– Кости кабры, – сказал Майро.
– Мы используем кабру, чтобы убивать кабру. – Он протянул стрелы обратно Кэлендеру. Затем поднялся и ушел.
Кэлендер разложил тонкие деревянные стрелы перед собой и запел что-то на Языке Отцов. Майро узнал песню, хотя не мог разобрать слов. Как-то Мандачува объяснил ему, что это молитва, в ней они просят прощения у мертвых деревьев за то, что используют не деревянное оружие. Иначе, сказал он, деревья решат, что маленькие некто ненавидят их. Майро вздохнул.
Кэлендер собрал стрелы. Его место занял молодой поросенок, Хьюман.
Присев на корточки перед Майро, он вынул завернутый в листья сверток, положил его в грязь и стал осторожно разматывать.
Это была распечатка «Королевы Пчел и Гегемона», подаренная им Майро четыре года назад. Она явилась причиной минорной ссоры между Майро и Аундой. Все началось с разговора Аунды о религии. Но она была не виновата.
Мандачува первым спросил ее:
– Как могут жить люди без деревьев?
