массу административной работы и общественных коммунальных услуг. Эндер адресовал ей свои ответы, как будто они разговаривали вслух. Если бы не было священников, то их бремя пришлось бы возложить на плечи правительства, предпринимательства, гильдии или других групп. Для этого пришлось бы расширить их состав.
Подобный вид жесткой иерархии всегда проявляется как консервативная сила общества, сохраняющая его индивидуальность и стабильность, несмотря на постоянные изменения и сдвиги, свойственные любому сообществу. Если бы не было подобных могущественных защитников ортодоксальности, общество неминуемо бы распалось. Могущественная ортодоксальность поражает и удивляет, но она необходима любому обществу. Разве Валентина не описала этот процесс в книге о Занзибаре? Она сравнила класс духовенства со скелетом позвоночных…
Демонстрируя, что она предвидела его возражения, хотя он и не произнес их вслух, Джейн продолжила цитату, дразня его и говоря голосом Валентины: «Кости сами по себе очень тяжелы и кажутся мертвыми и неподвижными, но вживляясь в скелет и составляя его основу, они дают опору и движение, а значит и жизнь всему организму».
Звук голоса Валентины больно ударил его, сильнее чем он ожидал, чем намеревалась сделать Джейн. Его шаг замедлился. Он осознал, что именно ее отсутствие сделало его таким чувствительным к враждебности священников. Он открыто критиковал корифеев кальвинизма в их логове, философски относился к больно жгучим пылающим углям ислама, не замечая фанатиков шинто, орущих смертные оды под его окнами. Но везде Валентина была рядом – в том же городе, дышала тем же воздухом, подхватывалась теми же ветрами и бурями.
Она придавала храбрости его словам, сглаживала горечь поражений и усиливала триумф побед. Я уехал только десять дней назад и уже болею расставанием с ней.
– Я думаю, налево, – сказала Джейн. Она смилостивилась и заговорила собственным голосом. – Монастырь в западной части холма, как раз над станцией зенадоров.
Он прошел мимо университетских корпусов, где двенадцатилетние студенты осваивали премудрости науки. И, наконец, увидел монастырь, растянувшийся на земле. Он улыбнулся над контрастом собора и монастыря.
Филхос был вызывающим в своем неприятии общего великолепия. Неудивительно, что церковное верховенство возмущалось, посещая его. Даже монастырский сад казался настоящим бунтарем – везде, где не было грядок, кустились сорняки и буйно растущие травы. Аббата звали дон Кристиан, если аббатом могла быть женщина, им бы стала, конечно, донна Криста. В таком местечке, где все в единственном числе: один монастырь, один университет, один настоятель все сплеталось с изысканной простотой. Муж возглавил монастырь, а жена школьное образование – и все проблемы разделения полномочий решились очень просто – через брак. Как-то очень давно, еще в самом начале, Эндер сказал Сан Анджело, что в высшей степени претенциозно и нескромно для глав монастыря и школ называться «Сэр Христиан» и «Леди Христиан», самонадеянно претендуя на титул, справедливо присваиваемый последователям Христа. Сан Анджело тогда посмеялся – он понял, что он хотел этим сказать.
Самонадеянная, нахальная кротость – в этом он весь, но именно поэтому я его люблю.
Дон Кристиан вышел встречать его во дворик, вместо должного ожидания в центральном приделе.
– Говорящий Эндрю! – воскликнул он.
– Дон Цейфейро! – обрадованно воскликнул Эндер в ответ. Цейфейро жнец – был титул аббата, принятый в ордене. Школьные наставники назывались – арадоры, пахари, а монахи, преподающие предметы, – семнадоры, сеятели.
Цейфейро улыбнулся на отказ Говорящего пользоваться его обычным именем, дон Кристиан. Он знал, как можно умело видоизменять его, когда требуется обратиться к кому-нибудь из Филхоса, и сколько прозвищ уже придумано. Как-то Сан Анджело говорил: «Когда люди называют тебя по званию, они признают, что ты христианин, последователь Христа. Когда же они зовут тебя по имени, с их губ слетает проповедь». Он обнял и встряхнул Эндера за плечи, потом рассмеялся и добавил. «О, да, я – Цейфейро, жнец. А кто ты такой – рассадник сорной травы?»
– Стараюсь паразитировать, где возможно.
– Остерегайся, иначе Покровитель Урожая сожжет тебя вместе с соломой.
– Я знаю – проклятье уже витает в воздухе, у меня нет ни малейшей надежды на раскаяние.
– Священники помолятся за тебя. Наш долг взывать к разуму. Хорошо, что вы пришли.
– Я благодарен вам за приглашение. Мне пришлось превратиться в дубинку, чтобы заставить людей пойти на контакт со мной.
Цейфейро безусловно понимал, что и Говорящему известно, что главная причина приглашения – это угроза инквизиторского статуса. Но брат Эмай всегда предпочитал дружелюбный тон любой беседы.
– Входи, это правда, что вы знали Сан Анджело? Это вы Говорили от имени его Смерти?
Эндер указал на пышные сорняки, сравнявшиеся с оградой монастырского двора.
– Он одобрял небрежность и садовые беспорядки. Он любил досаждать кардиналу Акьюлу, без сомнения, и ваш епископ Перегрино воротит нос от отвращения при виде подобного захламления культурных земель.
Дон Кристиан хмыкнул.
– Вы знаете слишком много наших секретов. Если мы поможем вам отыскать ответы на волнующие вас вопросы, сможем ли мы надеяться на ваш скорейший отъезд?
– Безусловно, надежда всегда остается. С тех пор, как я стал Говорящим, моя самая длительная остановка составила полтора года. Именно столько я пробыл в Рейкьявике, в Трондейме.
– Надеюсь, вы пообещаете нам подобную краткость. Я прошу не ради себя, а ради мира и спокойствия всех носящих сутаны, подобные моей.
Эндер дал чистосердечный ответ, надеясь хоть чуть-чуть охладить гнев Епископа.
– Я обещаю, что если найду подходящее пристанище и осяду, то сниму с себя обязанности и титул Говорящего и стану продуктивным гражданином.
– В местечке, подобном нашему, это означает еще и обращение к Католицизму.
– Давным-давно Сан Анджело взял с меня слово, что если я обращусь к религии и вере, это должна стать его религия.
– По крайней мере, это не звучит как чистосердечное отрицание всякой веры и вероисповедания.
– Потому что у меня ее нет.
Цейфейро рассмеялся и предложил осмотреть монастырь и школы в качестве разминки перед беседой. Эндер не ожидал от себя – он хотел увидеть, насколько крепко и глубоко пустили корни идеи Сан Анджело, спустя столетия после его смерти. Школы выглядели весьма славно и мило, и уровень преподавания был достаточно высок. Было довольно темно, когда наконец они вернулись в монастырь и прошли в маленькую келью, где он жил с женой, Арадорой.
Донна Криста была уже там, сидя за терминалом недалеко от кровати, она составляла серии грамматических упражнений. Аббат подождал, пока она закончит, и обратился к ней.
Цейфейро представил ей Эндера, как Говорящего Эндрю.
– Но ему кажется чрезвычайно трудным выговаривать имя дон Кристиан.
– Как и епископу, – сказала жена. – Мое настоящее имя Дитестай о Пекадо е Фейзи о Дирейто. – «Ненавидь и презирай Грехи и поступай по Справедливости», – перевел Эндер. – Имя моего мужа можно сократить до ласкательного – Эмай, любить. А мое? Представьте себе, вы кричите другу, О Дитестай, Ненавидь! – Они рассмеялись. – Любовь и Ненависть, вот такие мы, муж и жена. Так как вы будете меня называть, если считаете имя Кристиан слишком хорошим для меня?
Эндер посмотрел на нее. Ее лицо уже начало покрываться морщинками.
Возможно, кто-то придирчивый назвал бы его старым. Но ее глаза светились молодым задором, а улыбка излучала сияние. Это делало ее моложе, много моложе, чем сам Эндер.
– Я буду называть вас Белезе, если ваш муж не обвинит меня в заигрывании с вами.
– Нет, он будет звать меня Белладонной – от красоты к отраве, как в одной маленькой мрачной шутке. Правда, дон Кристиан?
