Говорящий от имени мертвых (Голос тех, кого нет)

– Так же, как ваше, – тихо промолвил епископ. Он обернулся и оглядел членов маленькой группы, подвинувшей человечество на шаг вперед. Неужели я не пастырь, молча спрашивал он себя, неужели еще не проснулся ото сна?

– Пойдемте со мной, все. Пойдемте в собор. Скоро колокола возвестят о мессе.

Дети поднялись и были готовы идти. Новинха тоже встала и отошла от Говорящего. Затем она остановилась и обернулась, ее глаза приглашали его.

– Сейчас, – сказал он, – чуть позже.

Она последовала за епископом в калитку.

Месса только началась, когда Перегрино заметил Говорящего, входящего в собор. Он остановился на мгновение, затем отыскал глазами Новинху и ее семью. В следующее мгновение он оказался рядом и занял место возле нее.

Именно на этом месте сидел Макрам в редкие случаи, когда семья целиком посещала мессы.

Обязанности службы отвлекли его внимание. Через несколько минут, когда Перегрино вновь взглянул на них, Грего уже сидел возле Говорящего.

Перегрино вновь подумал о соглашении, как девочки объяснили ему. О значении смерти свинки со странным именем Хьюман, а так же о смерти Пайпо и Лайбо. Все связалось в единое целое и стало абсолютно ясным. Молодой юноша, Майро, лежал парализованный дома, его сестра Аунда присматривала за ним. Новинха, заблудшая и потерянная, снова нашлась. Изгородь, отбрасывающая тонкую черную тень на умы прихожан, стала совсем прозрачной, безвредной и невидимой.

Это было чудо, словно облатка превратилась в тело Господа в его руках. Как неожиданно и внезапно мы обнаруживаем, что Бог с нами, среди нас, и именно в тот момент, когда мы уже разуверились и сочли, что нет ничего кроме земли и грязи.

Глава 18 Королева Пчел

Эволюция не наделила его мать родовым каналом и грудью, полной молока. Таким образом маленькое создание, впоследствии получившее имя Хьюман, пробивалось к выходу при помощи рта и зубов. Он и его новоявленные собратья питались плотью своей матери. Так как Хьюман был сильнее и энергичнее, он поедал больше материнского мяса и становился еще крепче.

Хьюман жил в абсолютной темноте. Когда его мать была съедена без остатка, ничего не оставалось есть, как сладкий нектар, покрывающий поверхность его мира. Он еще не знал, что вертикальная поверхность, по которой он ползал, это огромное дупло материнского дерева, а нектар – это сок этого дерева. Не знал он и о том, что теплые комочки, больше чем он сам, это старшие свиноподобные, а создания меньше его – его младшие сородичи, которые позже его появились на свет.

Позже у него уже появились три первые чувства, три первичные потребности: есть, двигаться и видеть свет. Сейчас и потом, с определенным ритмом, который он пока не мог уловить, в темноту врывался свет. Он появлялся вместе со звуком, источник которого он так же не мог уловить.

При этом дерево слегка содрогалось, сок начинал выделяться сильнее и обильнее, вся энергия дерева направлялась на изменение формы ствола, появлению отверстия наружу, пропускающему свет. Когда появлялся свет, Хьюман начинал ползти навстречу ему. Когда же свет гас, Хьюман терял ощущение ориентации и вновь продолжал бесцельно ползать внутри ствола, слизывая нектар.

До того дня, как не осталось ни одного создания крупнее его, все его собратья оказались меньше и слабее. Однажды появился свет, а он был настолько силен и подвижен, что смог добраться до зияющего отверстия до того, как оно закрылось. Он не осознанно пополз по трещине в коре дерева и впервые в жизни ощутил жесткость и остроту неровностей коры, царапающих его нежное брюшко. Но он с трудом осознавал новое ощущение боли, так как свет ослепил его. Он шел уже не из одного места, свет лился отовсюду. Это было уже не серое свечение, а зеленое и желтое. Его восторг длился много секунд. Наконец голоду удалось загасить его. Но здесь, на поверхности материнского дерева, сок сочился только из трещин в коре, его трудно было достать, кроме того, другие маленькие некто, намного крупнее его, толкали и отпихивали его от мест, наиболее богатых пищей. Это было новым, вокруг был иной мир, иная жизнь, он боялся ее.

Позднее, когда он обучится языку, он вспомнит свое путешествие из тьмы к свету и назовет его путь из первой жизни во вторую, из жизни тьмы в жизнь полусвета.

Говорящий от имени Мертвых, Жизнь Хьюмана, 1:1- 5.

***

Майро решил покинуть Луситанию. Взять космический корабль Говорящего и отправиться в Трондейм. Возможно, ему удастся убедить Сто Миров не начинать войну против Луситании. В худшем случае, он сможет стать мучеником, заставить волноваться людские сердца, чтобы они всегда помнили о гуманизме и отстаивали его. Чтобы не случилось с ним, это будет лучше, чем оставаться здесь.

В первые дни после трагического перелезания через изгородь, он быстро шел на поправку. Он восстановил частичный контроль и ощущения рук и ног.

Достаточные для шаркающих шагов старика. Достаточные для того, чтобы переставлять ноги и руки. Достаточные, чтобы положить конец помощи матери в туалете и в обмывании тела. Затем процесс выздоровления замедлился и совсем остановился.

– Теперь, – сказал Найвио, – мы достигли уровня необратимых последствий. Они необратимы. Тебе очень повезло, Майро, ты можешь ходить и разговаривать, ты остался целым человеком. Ты не более ограничен, чем здоровый столетний старец. Я бы очень хотел сказать тебе, что ты восстановишь свое здоровье до того уровня, когда ты перелезал через изгородь. Что ты в состоянии выздороветь и вновь обрести подвижность двадцатидвухлетнего юноши. Но я рад, что мне не придется говорить тебе, что ты навсегда останешься прикованным к постели, беспомощным и неспособным ни к чему, кроме слушания музыки и сожаления о загубленной жизни.

«Да, я благодарен», – думал Майро. – «Я благодарен, что подобен столетнему старцу. Что мои пальцы не свились в бесполезный клубок, что я могу слышать слабое звучание собственного голоса и заикание речи. Я благодарен судьбе, и могу рассчитывать еще лет на восемьдесят следующего столетия.»

Когда стало ясно, что за ним не нужен постоянный уход, семья вернулась к собственным делам и проблемам. Эти дни были слишком наполнены всякими событиями, чтобы усидеть дома с покалеченным ребенком, братом, сыном, другом. Он понимал это. Он не хотел, чтобы они оставались с ним дома. Он тоже хотел быть рядом с ними. Его работа осталась незаконченной.

Теперь рухнули все барьеры, пришел конец всем бессмысленным ограничениям.

Теперь он мог беспрепятственно спрашивать свиноподобных о том, о чем долгие годы только мечтал.

Сначала он пытался работать через Аунду. Она приходила к нему каждое утро и вечер и составляла отчеты о проделанной работе на терминале в гостиной дома Рибейра. Он прочитывал ее отчеты, задавал вопросы, слушал ее рассказы. Она очень серьезно запоминала все его вопросы, которые он хотел задать свиноподобным. Но спустя несколько дней, он заметил, что, конечно, она имела ответы на вопросы Майро, но это были непоследовательные ответы, не имеющие характера научного исследования. Все ее внимание было занято собственной работой. И Майро перестал давать ей задания. Он притворялся, что больше заинтересован в ее исследованиях, что ее работа более важна.

Правда крылась в другом. Он не мог больше видеть ее. Он стал ненавидеть их встречи. Для него признание ее своей сестрой было болезненным и ужасным. Но он знал, что это только его мнение. Он мог отречься от людских законов, презреть все табу и жить с ней в лесах, среди свиноподобных. Однако, Аунда