Голова у нее закружилась от счастья. Вот они, ее Гераклы, которые 'палицей Знания' разбивают оковы.
– Согласятся ли в театре? - забеспокоилась Виленоль.
– Уже согласны. Одни твои репетиции потрясли театральный мир. Тебя ждут. И с академиком Руденко мы договорились. Костя займется здесь установкой аппаратуры.
– Не сложнее квадратуры круга, - заметил Костя.
– Вы меня убиваете. Квадратура круга неразрешима.
– В десятичной системе счисления. А если применить семеричную систему, как это делали египтяне за две тысячи лет до Архимеда, то 'архимедово число' с достаточной точностью можно выразить простой дробью.
– Как жаль, что я в этом мало понимаю. Но я готова сыграть на сцене хоть жену фараона, хоть защитницу Сиракуз.
– Театр предлагает тебе сыграть Анну Каренину.
– Это же Аннушкина любимая роль!
– Оставляю тебе роман Толстого. Прочитай, вживись в ту эпоху. Режиссер и твои партнеры будут навещать тебя.
– Роман Толстого? Я его знаю наизусть. Я уже мысленно в девятнадцатом веке! Я знаю, как тогда одевались, как причесывались, как ходили, как садились, как говорили и даже думали!.. Наука допускает лишь одну машину времени - воображение! Оно уносит меня!
– Воображение! - многозначительно повторил Костя. - Это свойство, которое отличает человека от всего живого. - И он тотчас переделал старинные шуточные стишки:
– Ты поэт или мудрец! - восхитился Петя.
– Я бы и лошадей мог продавать, - сверкнул глазами Костя.
Виленоль проводила своих Гераклов, проводила, сколько позволили ей ее оковы…
Глава пятая.. АННА
Исполнительницы главной роли спектакля на сцене не было. Виленоль находилась в серебристой комнате Института жизни и двигалась по ней, стараясь не обнаружить скрытых трубок, которые соединяли ее с искусственным сердцем и почками… Кроме замаскированных медицинских аппаратов, в серебристой комнате стояли теперь привезенные Костей Званцевым видеокамеры. Они передавали на сцену театра изображение Виленоль, одетой в белое с шитьем платье Анны Карениной.
Там, на сцене, не ставили декораций. Перед залом была как бы сама жизнь. Ее воспроизводили во всех деталях старины с помощью видеоэкранов, на фоне которых перемещалось изображение Виленоль.
Анна Каренина была на террасе одна. Она ожидала сына, ушедшего гулять с гувернанткой.
Анна смотрела сквозь раскрытые стеклянные двери. В них виднелся сад с настоящими деревьями и аллея, покрытая лужами, на которых вскакивали веселые пузыри от начинавшегося дождика. Все это было подлинным 'в объеме и цвете', перенесенное сюда 'методами видеоприсутствия'.
Анна не слышала, как вошел Вронский. Он был коренаст, спокоен, тверд, одет в ладный мундир. Движения его были сдержаны и спокойны.
Он восхищенно смотрел на нее. Она оглянулась. Лицо ее, мгновение назад задумчивое, сразу разгорелось, запылало.
– Что с вами? Вы нездоровы? - спросил он, покосившись на балконную дверь, и сразу смутился.
– Нет, я здорова, - сказала она, вставая и протягивая руку в кольцах. - Ты испугал меня. Сережа пошел гулять. Они отсюда придут, - она указала в сад.
Виленоль-Анна произносила ничего не значащие слова. Но у нее при этом так дергались губы, что зритель невольно чувствовал бурю чувств, скрываемых этой светской женщиной.
– О чем вы думали?
– Все об одном, - упавшим голосом произнесла Анна и улыбнулась.
И эта улыбка так не вязалась с тоном произнесенной фразы, что снова подчеркнула боль и волнение Анны.
– Но вы не сказали, о чем думали. Пожалуйста, скажите, - настаивал Вронский.
Анна повернулась к Вронскому. Она молчала, но мысль 'сказать или не сказать' отражалась в сменяющихся каким-то чудом румянце и бледности ее лица.
– Скажите ради бога! - умолял Вронский.
И в это мгновение Анна исчезла, исчезла вместе с лейкой, которую взяла в руки.
Вронский остался на прежнем месте, а Виленоль-Анны не было…
– Ради бога!.. - с неподдельной искренностью умолял растерявшийся актер, продолжая протягивать руку к пустому месту.
За балконной дверью дождь усилился, по лужам вместо пузырей теперь прыгали фонтанчики.
– Сказать? - послышался искаженный, 'потусторонний' женский голос, по которому трудно было узнать Анну или Виленоль…
– Да, да, да!.. - тоже хриплым, но от волнения голосом произнес Вронский.
Только привычная дисциплина сцены заставила актера произнести нужные по ходу пьесы слова - ведь Вронский узнал, что Анна ждет ребенка.
– Ни я, ни вы не смотрели на наши отношения как на игрушку, - механически говорил он, - а теперь наша судьба решена. Необходимо кончить, - со скрытым смыслом добавил он и оглянулся, отыскивая глазами режиссера или будто убеждаясь, что в 'саду' никого нет. - Необходимо кончить ложь, в которой мы живем, - заключил он реплику.
И Анна вдруг появилась. Виленоль и не подозревала, что исчезала.
– Кончить? Как же кончить, Алексей? - тихо спросила она, - трагедия Анны была для Виленоль более глубокой, более значимой, чем ее собственная, хотя артистка на самом деле была неизмеримо несчастнее!
– Из всякого положения есть выход, - продолжал Вронский. Игравший его актер старался вести себя так, будто ничего не произошло. В его голосе, как и в голосе Виленоль, звучали искренние нотки. Все было правдиво, достоверно вокруг. В саду над деревьями поднялся край радуги, возвещавший о конце дождя. Но ничто уже не могло помочь спектаклю.
Когда-то сам великий автор 'Анны Карениной' говорил, что достаточно лишь одной малой фальши, лживой детали, чтобы нарушить всю правдивость повествования.
– Нужно решиться, - продолжал Вронский. - Я ведь вижу, как ты мучаешься всем: и светом, и сыном, и мужем.
– Ах, только не мужем, - с презрительной усмешкой сказала Анна. - Я не знаю, я не думаю о нем. Его нет.
– Ты говоришь неискренне.
И эти слова Вронского о неискренности вдруг окончательно разрушили достоверность происходящего
