— Я в этом и не сомневался.
— Если ты влипнешь в историю, Ник...
— Нет, — возразил я, пожалуй, слишком поспешно, — уж одну-то вещь я понял за последние месяцы: надо самому платить за все в этой жизни.
— Это ошибка, — улыбнулся отец. — С полным отпущением грехов, Ник, через год я выйду отсюда. Так дай мне знать, где ты будешь.
— Конечно.
— Может, я приеду повидать тебя. Мы вместе поплаваем по теплым морям.
— Мне бы очень этого хотелось. — Я увидел, как приближается автобус. Пыль из-под колес оседала на бобовые культуры. Порывшись в кармане, я выудил оттуда плоскую коробочку. — Может, ты сохранишь это для меня? — неуклюже попросил я, пытаясь изобразить спонтанный жест, хотя на самом деле я захватил эту коробочку намеренно. Я не принес отцу ни сигар, ни вина, но взял с собой эту безделушку, зная, что она доставит ему удовольствие.
Отец открыл футляр, и на глаза его навернулись слезы. Он держал в руках мою медаль. Бережно разгладив ленту, он спросил:
— Ты уверен?
— Она может потеряться. — Я старался не показать своих чувств. — Яхта — такое место...
— Да, конечно.
— У тебя она будет целее, — пояснил я так, словно речь шла о чем-то весьма тривиальном.
— Хорошо. — Он перевернул медаль и прочитал мое имя, выгравированное на тусклой бронзе. — Я положу ее в сейф к губернатору.
— Говорят, бронзу взяли из русских пушек, которые мы захватили в Севастополе, — заметил я.
— Мне кажется, я что-то такое читал. — Отец смахнул слезы и положил медаль в карман.
Автобус сделал широкий разворот и остановился у ворот, окутанный маревом дизельных паров.
— Увидимся, отец, — сказал я.
— Конечно, Ник.
Мы помедлили, а потом обнялись. Я чувствовал себя неловким увальнем. Я залез в автобус, купил билет и сел сзади. Отец стоял под окном. В автобус сели еще несколько посетителей, затем двери с шипением закрылись, и мы тронулись. Отец бежал рядом.
— Ник! — Из-за шума двигателя я с трудом разбирал слова. — Ник! Париж! Орхидеи! Духи! Обольщение! Побеждает смелый!
Потом он отстал и, остановившись, помахал рукой. Заскрежетала коробка передач, и автобус набрал скорость. Фигура отца скрылась в облаке пыли.
Свой сыновний долг я выполнил.
Я настаивал на двух трюмных насосах, причем ручных: один — для кокпита, другой — для каюты. Джордж поворчал, но все же согласился.
— Томми не стоило рассказывать тебе про Доусона, — сокрушался он.
Сначала я не мог взять в толк, почему он так волнуется из-за мелкого мошенничества, но потом до меня дошло, что фальсификатора ищет лондонская полиция. На местных блюстителей порядка Джорджу было наплевать, они хорошо понимали друг друга, но к столичным ищейкам Куллен относился с подозрением.
У Риты на столе меня ждало письмо с лондонским штемпелем. Я с нетерпением вскрыл конверт в надежде, что оно от Анжелы, забыв, что она сейчас в Париже. Письмо оказалось от Мики Хардинга. Он выздоравливал и просил прощения за то, что мне пришлось с ним повозиться. Он выражал сожаление по поводу нашей неудавшейся затеи, но настаивать на моей версии, не имея неопровержимых доказательств, было бессмысленно. Он намекнул одному издателю, что Кассули собирается забрать свои капиталы, и, может быть, я заметил, как эта информация мелькнула на страницах газет, но о ней уже забыли. Будь я в Лондоне, я бы непременно позвонил Мики — ведь я был должен ему пинту или даже две пива.
Во вторник «Таймс» поместила фоторепортаж со свадебной церемонии Беннистера в Париже. Невеста была в шелковом платье цвета устриц, а ее прическу украшали цветы. Отец невесты, баптистский священник, благословил счастливую пару. Анжела улыбалась. Я вырезал эту фотографию, хранил ее около часа, а потом порвал и кусочки разбросал по всему доку.
В последующие дни я заканчивал «Сикоракс». Установил дополнительные резервуары с водой, на койки положил по матрацу и провел в каюту электрическое освещение. Вообще-то я запасся и керосиновыми лампами, которым отдавал предпочтение, да и навигационные огни у меня были и электрические и керосиновые. Джордж нашел мне коротковолновый передатчик, который я пристроил над правой койкой. Барометр я прикрутил над столом с картой и туда же повесил подержанный механический хронометр. Рундуки постепенно заполнялись запасным оборудованием. Я гордился абсолютно новенькой красной эмблемой, которая будет красоваться у меня на гюйс-штоке в далеких океанах. Для обогрева каюты я отыскал старую печку на твердом топливе. В свое время такие печки стояли на всех круизных яхтах, и на «Сикоракс» когда-то тоже была такая, так что установка этого чугунного монстра доставила мне своеобразное ностальгическое удовольствие. Трубу я доделывал и белил уже в дождь. Жара кончилась. Циклоны принесли порывистые ветры, дожди и холодный воздух. Воды в канале стали неспокойными, а в далекой Атлантике, очевидно, начинался сезон штормов.
Участники гонок, полные надежд, стартовали из Шербурга, чтобы использовать преимущества сильных атлантических ветров. Первой вышла итальянская команда и до Гранд-Бенкса имела рекордное время, но где-то к востоку от мыса Рейс их судно захлестнула волна и сломала им грот-мачту. Затем стартовали две французские яхты. Беннистер, по слухам, проводил в Шербурге медовый месяц и ждал более сильных ветров.
А я в это время устанавливал на «Сикоракс» компасы. Вообще-то это делается в тихую погоду, чтобы не исказить точные измерения, но я выбрал мрачный дождливый день и проплыл в Плимутском заливе между точно расставленными буями и береговыми ориентирами. Я грубо сбалансировал компасы с помощью маленьких магнитиков, которые компенсировали действия больших масс металла — плиты и мотора. Теперь, чтобы выяснить окончательную погрешность, я ходил на «Сикоракс» на север, юг, восток и запад и по всем промежуточным курсам, неукоснительно отмечая колебания стрелок на каждом направлении. Некоторые отклонения были значительными и требовали более тонкой регулировки с помощью дополнительных магнитных прокладок, и мне пришлось не раз повторить эту операцию. Но я сумел уложиться за день и к вечеру повесил над навигационным столом карточку с корректирующими значениями, упаковав ее в целлофан. Потом я отнес свою грязную одежду в стирку и подумал, что в следующий раз я уже займусь стиркой прямо на борту, залив в мусорное ведро пару кварт воды и добавив стирального порошка.
На следующий день я поехал в Лондон и посетил с детьми Голландский парк, где мы играли в прятки среди мокрых кустов.
Потом я настоял на том, чтобы встретиться с Мелиссой.
— Они собираются убить Беннистера, — заявил я ей.
— Я уверена, Ник, что это — чушь.
— Понимаешь, он даже не стал меня слушать.
— И это неудивительно, ведь так? Ты, как я понимаю, объявил ему войну. Ты уверен, что полностью оправился после Фолклендов? До сих пор еще пишут о ветеранах вьетнамской войны, которые кажутся вполне нормальными, пока не откроют пальбу в каком-нибудь магазине. Надеюсь, Ник, ты не выкинешь что-нибудь подобное в отделе замороженных продуктов? Для Манд и Пипа будет невыносимо иметь отца- убийцу.
— Конечно, — согласился я, — но, может, ты все-таки позвонишь Беннистеру? Тебя он хотя бы выслушает. Скажи, что он не должен доверять Мульдеру. Попробуй убедить его. Я ему писал, но... — Я пожал плечами. Нарушив данное Эбботу обещание, я все же написал Беннистеру несколько писем, разослав их по разным адресам — в Ричмонд, на телевизионные студии и в офис его компании. Я сделал это, потому что не было доказательств его вины в том преступлении, за которое его намеревались наказать. Но мои письма были выброшены в корзину вместе с другими не заслуживающими внимания посланиями, которые Беннистер получал тоннами.
Мелисса провела пальцем по краю стакана.
— Ник, теперь Тони и меня не послушает. Он женился на этой отвратительной телевизионной девице.
