Советник словно прочел мысли Корнева.
- Все наблюдаете, - сказал он и непонятно почему вздохнул, отвернулся, забарабанил пальцами по своему стакану. Неожиданно он обернулся и глянул прямо в лицо гостя:
- Скажите... вы верите в предчувствия? Лицо его было напряженно-внимательным.
- Я верю в телепатию, - отшутился Корнев. Грек не принял шутки.
- Нет, - покачал он головой. - А я... не то чтобы верю в предчувствия... - он улыбнулся беззащитной и грустной улыбкой, -- но вот уже несколько дней, как мне почему-то очень тревожно.
Корнев прищурился.
- Это потому, что газеты и радио уже много недель твердят о предстоящем вторжении?
- Нет!
Советник резко отодвинулся.
- Они не посмеют!
- Почему же? - спокойно продолжал Корнев. - Правительство Боганы зашло, по их мнению, достаточно далеко. Монополиям здесь уже не развернуться. Собственность иностранцев практически национализирована. Земельная реформа идет полным ходом. И если этот процесс не остановить...
- Вы с ума сошли! - почти выкрикнул Мангакис. - Ведь это только эксперимент!
- Вот те, кто готовит вторжение, и не желают продолжения этого эксперимента, - жестко отрезал Корнев. - Кроме того, если для вас лично это эксперимент, то для боганийцев это выбор будущего.
- Ладно...
Мангакис махнул рукой. Он был взволнован, лицо его напряглось.
- В конце концов, сейчас уже не время 'дипломатии канонерок'. Вторгнуться в независимую страну, чтобы свергнуть правительство, это уж слишком.
- И тем не менее вы не хуже меня знаете, что всего в каких-нибудь ста пятидесяти милях отсюда португальцы обучают наемников.
Мангакис неожиданно усмехнулся.
- Знаете что, Николае? - сказал он с грустной улыбкой. - А я ведь думал, что здесь, в Африке, я в общем-то найду то, что искал много лет, покой. Покой, интересную работу. Буду воспитывать дочь и ловить рыбу. И никакой политики. Быть вне лагерей - не бороться, а просто жить - без побед, но зато и без поражений.
Корнев промолчал. Он тянул коктейль и смотрел в небо. Луны не было, и звезды казались особенно яркими. С океана время от времени набегал прохладный, пахнущий прелыми водорослями ветерок и шелестел в невидимых гривах высоких королевских пальм, гладкими серыми колоннами стоящих в саду.
Корнев перевел взгляд в глубину сада по направлению к лагуне. Там, облокотясь на белый камень парапет, лицом к лагуне, стояли юноша и девушка - Евгений и Елена.
- Не люблю, когда опаздывают. Даже министры! - проворчал хозяин дома. Корнев взглянул на часы.
- Скорее всего он в штабе 'борцов за свободу'. Мистер Кэндал разыскивал его по всему городу, звонил даже мне.
Мангакис помрачнел.
- Ох, как не нравятся мне эти срочные встречи с Кэндалом.
Он встал, расправил плечи, сделал несколько шагов по саду, затем резко обернулся.
- Кстати, почему вы упорно называете Кэндала 'мистером', а не товарищем? Ведь он не скрывает, что он марксист, а его 'борцы за свободу' собираются после изгнания португальцев строить 'новое общество'?
- А вам это не нравится?
Грек внимательно посмотрел на него и отвернулся. Он молча смотрел в темноту, в сторону лагуны.
- Завидуете?
Корнев чуть заметно кивнул на расплывчатые силуэты Елены и Евгения.
- Я?
Мангакис пожал плечами, сел в заскрипевшее кресло и откинулся на его пружинистую спинку. И опять при свете, падавшем с веранды, Корнев заметил на лице отца Елены грустную улыбку. И вдруг тот заговорил - медленно, словно в раздумье:
- А вы никогда не ощущали той пустоты в душе, когда страсти не остается, когда все проходит - и любовь, и ревность, и когда воспоминания становятся мучительными?
Корнев удивленно посмотрел на Мангакиса. Потом непроизвольно поднес к лицу левую ладонь, стиснул большим и указательным пальцами переносицу, провел их снизу вверх, сдвигая тяжелые очки на лоб, надавил пальцами в уголки глаз и зажмурился. В мозгу вспыхнули желтые молнии, глаза пронзило болью... Корнев всегда делал так, снимая усталость глаз: это была спасительная привычка, Африка все-таки давала себя знать.
- У вас, наверное, есть что вспомнить? - осторожно спросил он.
Мангакис понял и мягко улыбнулся.
- Разве я похож на героя-любовника? Он кивнул в сторону лагуны, где Елена и Евгении о чем-то оживленно разговаривали.
- Ее мать тоже звали Еленой. Корнев удивленно вскинул голову Мангакис никогда раньше не говорил о своей жене.
- Она... жива?
- Жива, - просто ответил Мангакис. - Живет в Штатах, вышла замуж за преуспевающего врача. - Он поднес к губам стакан. - Когда во время отпуска мы бываем в Штатах, дочь встречается с нею.
Корпев задумчиво смотрел прямо перед собою.
- Вы никогда не рассказывали мне о, матери Елены... Она красива?
- Для меня - да. Вам может показаться странным, но мы увидели друг друга - я говорю 'увидели' по- настоящему, как мужчина и женщина могут увидеть друг друга, - во время отступления. Это было в сорок девятом. Мы проиграли гражданскую войну. Моя бригада была выбита из гор и отходила к морю. Елена присоединилась к нам с остатками одного небольшого отряда, тоже отходившего, к побережью. Она прекрасно стреляла из пулемета и тащила его на себе, никому не доверяя:
высокая, тоненькая, волосы как у мальчишки. Пилотку она потеряла, но куртка и брюки на ней были такими, будто она их только что отгладила.
Последний бой мы дали почти у самой кромки воды. За нами было море, море и баркасы, которые пригнали для нас местные рыбаки.
С нами были раненые, женщины и дети. Я приказал спасать в первую очередь их. Остальные залегли за камнями. Фашисты знали, что нам никуда уже не уйти и мы будем драться до последнего. Они сидели и ждали, пока не подвезли минометы. Когда взорвалась первая мина, я увидел Елену. Она поднялась и пошла с гранатами вверх, по склону горы, прямо на фашистов. И мы все пошли за ней. Это было безумие, и я вдруг понял, что все эти дни, пока мы, оборванные, грязные, усталые, отступали к морю, Елена была дорога мне. Она была тогда такой же, как наша дочь сейчас, - высокой и очень тонкой.
А потом... потом я очнулся у рыбаков. Меня, контуженного, Елена притащила в рыбачью деревню. Там нас долго скрывали под ворохом старых сетей.
Потом мы переправились на Кипр, с Кипра на Мальту. Обвенчались мы в Ливии. Родители выслали мне денег на дорогу, и мы уехали в Штаты к моим родственникам.
Он вздохнул и замолчал.
- Значит, вы сражались в Греции, - с уважением заметил Корнев.
- Нет, нет! - заторопился Мангакис. - Я не был коммунистом. Но когда в 1936 году в Греции пришел к власти фашистский режим Метаксаса, я вместе с коллегами-студентами пытался бороться против него. Родители отправили меня доучиваться в Англию. Там я получил диплом экономиста. И буквально влюбился в эту страну: после фашистского террора Англия стала для меня идеалом законности и демократии.
В Грецию я вернулся в 1941 году - с английскими 'командосами'. Мы боролись уже против немецких фашистов. Потом, в сентябре 1941-го, был создан ЭАМ - национально-освободительный фронт Греции. Партизаны объединились в армию освобождения - ЭЛАС. У меня была военная подготовка, полученная в Англии. Англичане способствовали моей карьере в ЭЛАС: я стал командиром бригады. Но когда в октябре
