1944 года ЭЛАС освободила почти всю Грецию, англичане высадили на нашей земле войска и вместе с греческими фашистами ударили по нашим отрядам. Английская разведка, видимо, считала меня своим человеком: я должен был со своей бригадой по их приказу в нужный момент неожиданно ударить по ЭЛАС.
Мангакис усмехнулся.
- А я дрался против фашистов и англичан. И должен сказать - дрался упорно.
- Я помню, в те дни все наши газеты были забиты сообщениями из Греции, - задумчиво сказал Корнев. - Я учился в университете и писал стихи о гражданской войне в Греции.
- А мне тогда было тридцать пять. И стихов я уже не писал. В Штатах родственники помогли мне устроиться на преподавательскую работу. Пришлось, правда, сменить имя - ведь я был 'красным'.
- Собственно, без помощи американцев фашисты вряд ли бы победили.
Мангакис покачал головой.
- Я дал себе слово забыть о том, что было. Прошлое для меня умерло вместе с моим прежним именем.
Голос его был запальчив, он словно продолжал какой-то давний спор. И Корнева вдруг осенило.
- Из-за этого вы и разошлись с женой? Мангакис резко отшатнулся.
- Нет, просто наша любовь умерла.
- Я много читал об одной американке греческого происхождения... очень активной участнице борьбы за гражданские права в США. Но фамилия ее не греческая...
- Это мать Елены. И хватит об этом!
Мангакис встал.
- Кстати, в России, по-моему, гостей принято кормить не только разговорами, - сказал он. - Или вы решили все-таки дожидаться министра?
- Пошли!
Корнев, несмотря на полноту, легко вскочил на ноги.
- Елена! Евгений! - крикнул он в глубь сада и обернулся к хозяину дома: - Сорок два года и восемнадцать. Евгений относится ко мне скорее как к старшему товарищу, а не как к отцу. Не знаю, хорошо ли это...
Мангакис усмехнулся.
- А Елене нравится, когда где-нибудь в театре или в ресторане я ухаживаю за ней, как влюбленный старый селадон.
Оба рассмеялись.
Молодые люди подошли к дому.
- А вот вы им завидуете! - тихо сказал советник, взглянув на молодых людей, и Корнев молча кивнул.
Сейчас он смотрел на сына, этого высокого крепыша, словно бы со стороны. За последние два-три года Евгений неожиданно перерос и отца и мать. И Корневу с трудом верилось, что тринадцать лет назад он, двадцатидевятилетний корреспондент центральной московской газеты, приехал в далекую и малоизвестную страну, только что ставшую независимой, с пятилетним малышом, который с удовольствием повторял за матерью стихи: 'Африка ужасна, да, да, да! Африка опасна, да, да, да!' И оба смеялись. С отцом мальчик не боялся ни горилл, ни злых крокодилов, но на всякий случай взял с собою в Африку свой пистолет - пистонный, самый любимый.
Потом его привели в школу Святого Спасителя и представили миссис Робсон - сухой и очень строгой англичанке. Она лишь посмотрела на своего будущего ученика сквозь большие очки, и малыш испуганно затих.
Через полгода Евгений уже довольно сносно говорил по-английски. Он учился в Габероне до девяти лет. Программу первых двух классов осилил с помощью отца и, приехав в Москву, поступил сразу в третий класс школы, где преподавание велось на английском языке. Но чтобы мальчик свой английский совершенствовал, было решено отправлять его на каникулы к отцу, в Богану.
Первые два года Евгений жил под присмотром бабушки. Ему не нравился московский климат - особенно осень, когда холодные дожди вдруг начинали день за днем поливать землю, а деревья обнажались, их черные ветви тянулись к небу, как чьи-то изломанные руки. Зимой было чуть получше, но мальчик все же скучал по вечной зелени, по теплой желтой лагуне.
Родители присылали ему яркие марки, черных божков, фотографии. Приходили от них интересные письма: отец писал о небольших и веселых приключениях, об удивительных встречах в африканском буше. Он был знаком с местными охотниками и колдунами, вождями племен и сказителями. И Мальчик читал его письма, словно увлекательнейшие рассказы.
Часто в конверте оказывался и листок с русскими предложениями, написанными на английский лад: прямые, без наклона буквы, подлежащее непременно перед сказуемым. Это писала Елена - с нею мальчик подружился буквально с первого же дня учебы в школе Святого Спасителя: миссис Робсон считала, что такая дружба поможет ему скорее научиться говорить по-английски.
На третий год бабушка заболела. Маме пришлось срочно вернуться в Москву. Мальчик часто слышал, как она говорила бабушке, что ей надоело сидеть в Богане без дела, терять стаж и знания архитектора. Она осталась в Москве.
С тех пор и пошло: мать договаривалась, чтобы Евгения отпускали из школы еще в апреле. Его сажали в самолет, и через несколько часов в аэропорту Габерона его встречал отец. В октябре же они возвращались в Москву вместе: отец любил осень и старался захватить хоть немножко зимы.
Он не любил жаркую влажность боганского климата.
ГЛАВА 3
Каноэ одно за другим с легким шорохом уткнулись в песок. Майор Хор выпрыгнул первым. Десантники знали, что делать: их было почти три десятка, прекрасно вооруженных, хорошо обученных.
Трое осталось у лодок, остальные быстро рассыпались цепью по берегу под самым парапетом, отделявшим территорию виллы от лагуны.
- Знаешь это место, сынок? - спросил Хор Майка. Они лежали рядом, с автоматами наизготовку, и Хор
собирался передать на десантные суда, что высадка
началась.
- Это один из домов моего отца, - тихо сказал Майк.
- Ого!
Майор Хор посмотрел на него с любопытством.
- А кто же здесь живет?
- Не знаю, раньше жили мои друзья, а теперь...
- Во всяком случае, постараемся, чтобы собственность твоего батюшки не пострадала, - деловито заметил майор.
И опять что-то покоробило Майка в тоне майора. Этот немец (в лагере говорили, что майор немец и воевал в России) чем-то определенно ему не нравился.
- Эй, кто там? Ко мне! - чуть слышно приказал майор в темноту. Послышался шорох, скрип песка. К ним подполз один из десантников.
- Слушаю, сэр!
Это был Аде.
- Разведай, что в доме, да поосторожней. Передай остальным - оцепить виллу и ждать сигнала.
- Слушаю, сэр!
Даже растянувшись на песке, Аде попытался было козырнуть и щелкнуть каблуками.
Майору это нравилось. Он и в лагере отмечал Аде за его исполнительность и старание. Именно по представлению Хора Аде получил нашивки сержанта колониальных частей португальской армии.
Вернулся он минут через десять. Ему удалось подслушать разговор сторожей. В доме живут белые. Сейчас садятся ужинать, но ожидают, что приедет Мануэль Гвено.
- Министр? - обрадованно удивился Хор.
Майк подтвердил: да, министр экономики.
Хор даже потер руки от удовольствия и зябко передернулся. В редкие минуты, когда он волновался, его
