- Спасибо тебе, но, если я убегу, остальным хуже будет. Да и не дойду я, пожалуй. Сил совсем не осталось... Олег, вон в том огороде свёкла растёт. Если я её сам сорву, меня изобьют до смерти, да и всем попадёт...
Олега не нужно было просить дважды. Он пополз к огороду, вырвал из земли свёклу и отдал товарищу. Потом со всех ног побежал домой, забрал весь хлеб, что у нас был, и принёс его арестованному.
- Олег, - сказал тот, - знай, скоро нас всех расстреляют...
Приближалась охрана. Надо было уходить...
Теперь их ночью живыми закапывали в землю. Донеслись ещё выстрелы, глухие крики, плач детей. Потом всё стихло.
- Мама, - услышала я страстный голос Олега, - больше терпеть нет моих сил! Знаешь, храбрый умирает один раз, а трус - много раз. Теперь я знаю, что мне делать...
Несколько дней спустя в книге 'Как закалялась сталь' я нашла листок, исписанный рукой Олега:
Клянусь я тебе, дорогая Отчизна,
Что буду я грудью тебя защищать,
Что немца - тирана, захватчика, хама
Где встречу - уничтожать!
Клянусь своему я народу родному:
Жестоко отмстить я сумею врагу...
Олег написал эти строки в ту страшную ночь. Теперь оставалось только одно - переходить к оружию.
ЛИСТОВКИ
Был солнечный, веселый день. Часа четыре. Помню, я вошла в комнату. За столом сидели Олег, брат Николай, Ваня Земнухов и Толя Попов. Склонившись над какими-то бумагами, они что-то молча писали. При моём появлении они несколько смутились. Кто-то даже спрятал от меня свои бумажки под стол. Олег улыбнулся мне и сказал:
- Мамы не бойтесь, товарищи. Мама - свой человек. - И он показал мне одну из бумажек. - Вот. Прочти. Хотим раскрыть глаза людям.
В этих первых самописных листовках они призывали население не выполнять немецких распоряжений, сжигать хлеб, который немцы готовят вывезти в Германию, при удобных случаях убивать захватчиков и полицейских и прятаться от угона в неволю.
- Хорошо? - спросил Олег.
- Хорошо-то хорошо, - сказала я, - только за это своими головами можете расплатиться. Разве можно так рисковать?
Олег по-озорному присвистнул. Толя Попов блеснул глазами:
- Риск - благородное дело, Елена Николаевна.
Олег стал серьёзнее, задумался.
- Конечно, риск - благородное дело, только рисковать надо умно. Когда сильно любишь что-нибудь, то всегда добьёшься. - И опять заулыбался. Помните кузнеца Вакулу? Как он в ночь под рождество самого чёрта перехитрил? А почему? Оксану свою крепко любил. И не стало для Вакулы ни страхов, ни преград. А если Вакула чёрта обманул, неужели мы гитлеровцев и полицейских не одурачим? Быть того не может!
Что я могла ему ответить?
В тот же вечер первые листовки, эти первые ласточки, разлетелись по городу. Их приклеивали в городском парке на скамейках, приклеили и на двери кинотеатра, в темноте зала бросали в народ. При выходе, в темноте, две листовки засунули даже в карманы полицейских.
С того вечера распространение листовок стало каждодневной работой молодых конспираторов. Ваня Земнухов предложил распространять листовки даже в церкви. Там обычно сидел старичок и продавал листки с текстами молитв. Старик был подслеповат, ребятам легко удалось взять листок с молитвой. По его формату изготовили листовки и незаметно подсунули старику целую стопу. Спрос на 'молитвы', на радость старику, был в тот день очень велик. Но особенно радовались ребята - спасибо боженьке, который помог им в подпольных делах.
А в конце августа Олег достал у инженера Кистринова радиоприёмник. Наконец-то мы услышали нашу Москву! Стало так радостно, как будто после жестокой зимы пришла весна и мы выставили в окнах рамы.
Ребята собирались, записывали радиопередачи, а потом размножали в десятках экземпляров и расклеивали по городу. Измученные неизвестностью, наши люди стали каждый день читать сообщения Информбюро. Большая земля протянула нам руку.
Зато для гестапо и полиции работы увеличилось. Немцы и полицаи бегали по городу, как собаки, сбившиеся со следа, и с руганью срывали листовки на центральных улицах.
Сорвать листовки им, конечно, удавалось, но как вырвешь правду из сердец людей?
КАШУК
Конспиративный кружок начал расти. В него вошли Серёжа Тюленин, Майя Пегливанова, Уля Громова, Сеня Остапенко, Коля Сумской, Стёпа Сафонов.
Из партизанского отряда, руководимого секретарем обкома партии И. М. Яковенко, вошёл в подпольную группу Виктор Третьякевич, который недавно прибыл в Краснодон, вошли почти все друзья Олега, кроме самого близкого - Лины.
Я осторожно спросила у Олега:
- Лине... ты не даёшь никаких поручений?
Олег ответил:
- Я ошибся в ней, мама.
Я стала уговаривать его не ссориться с Линой. Олег резко отмахнулся:
- Разве мало я с ней говорил? Ей в конце концов неплохо и при немцах!
- Что ты говоришь, Олег? Ты так дружил с Линой!
Олег мучительно покраснел. Наша откровенность с ним не заходила ещё так далеко. А может быть, ему стало стыдно за свой такой неудачный выбор.
Но вот он решительно встряхнул головой:
- Слушай же, мама! Позавчера немцы гнали наших арестованных. Избивали прикладами, издевались... ну, как всегда... Я побежал к Лине, хотел поделиться с ней, по душам поговорить, понимаешь? А она... у них патефон играл, а Лина... весёлая такая... танцевала с немецким офицером. Дверь была открыта, и я всё видел. - Он вздохнул, словно груз с себя снял. - Я вот думаю, что Павка Корчагин, наверно, так же поступил бы на моём месте...
Павел Корчагин и теперь был любимым героем Олега. В тяжёлые минуты он брал с этажерки книгу 'Как закалялась сталь' и снова перечитывал её. Бывало, кто-нибудь из его товарищей загрустит, повесит голову - Олег и ему протянет эту книгу.
Позже, когда кружок привлекал к себе всё больше и больше отважных ребят, Олег частенько читал своим друзьям любимые места из книги Островского. И особенно любил он перечитывать слова, которые помнил наизусть:
'Самое дорогое у человека - это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире борьбе за освобождение человечества...'
Бывало, после этих слов призадумаются ребята, лица у всех станут светлее, глаза заблестят, а Олег скажет за всех:
- Лучше смерть в бою, чем жизнь в неволе! Правда, ребята?
Как-то раз Олег возвратился домой очень взволнованный. Я старалась вызвать его на откровенность, но это мне не удалось. Его поведение удивило меня.
'Что случилось? - думала я. - До сих пор Олег не таился от меня'.
Видно, произошло что-то, глубоко поразившее сердце сына.
Я решила спокойно ждать. Он сам, как всегда, расскажет мне обо всём.
Я понимала, что мой Олег уже не тот весёлый подросток, который ещё недавно мечтал о романтических подвигах. Перед ним встала суровая необходимость борьбы с врагом, и он бесстрашно вступил в эту смертельную борьбу.
Теперь он приходил домой поздно ночью, стал молчаливым, избегал откровенных разговоров со мной. Одним словом, он вёл себя как взрослый человек, у которого своя, мужская ответственность, своё горе и
