Не походи на апостола Петра, сгоряча не руби.
И речь епископа полилась плавной спокойной проповедью, которую молча, стараясь быть внимательным, слушал Ржевский, как всегда, половину из того, что говорил епископ, пропуская мимо ушей, а зачастую и вовсе не понимая.
IV
После отъезда Питирима и Ржевского на Керженец Иван Михайлович почувствовал себя настоящим 'великим князем нижегородским'. В ночь на следующие же сутки сотворил он у себя на дому такой пир, что после этого целую неделю на посаде только и разговоров было, что об этом пире.
Готовиться он начал к нему с самого раннего утра. Заглянул и в знаменитые по древности кремлевские винные подвалы, между Часовой и Тайницкой башнями. Подвалы были заложены дерном, чтобы не смущать людей.
Пир предстоял многообильный по части пития.
Иван Михайлович пригласил себе на помощь многоопытного в сих делах мужа, старца Паисия.
Осторожненько, соборне с отдыхавшим теперь дьяком Иваном, на заре, когда все спали, приподняли они все втроем куски дерна с цветочным крестом, помолились на небеса и полезли в подвал. Когда на колокольне Спасо-Преображенского монастыря звонарь ударил к обедне, из погреба высунулась голова Волынского, огляделась кругом и вновь утонула в дерне. Еще через несколько минут заговорил колокол и на Казанской церкви - тогда высунулись все трое и, наконец, подпихивая снизу бочонок, красные, отдуваясь и рыгая, появились на поверхности дьяк Иван и отец Паисий. Волынский застрял в погребе. Ему подали руку. Только тогда помощник вице-губернатора получил возможность стать твердой ногою на кремлевскую почву. Все трое, покачиваясь, поволокли бочонок в дом Ивана Михайловича, забыв заложить дерном ход в подвал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечером в доме Волынского начался пир. Первым, как всегда в таких случаях, прибыл обер-ландрихтер Стефан Нестеров, тайно друживший с Иваном Михайловичем, - свела их воедино крепкая привязанность к 'ассамблеям' и застольным 'филозофиям'. Припожаловал в дом Ивана Михайловича, в высокой меховой шапке, в шубе, опираясь по-боярски на посох, и бородатый почтенный гость Афанасий Фирсов сын Олисов, самый видный купец из хлебного ряда с гостиного двора. За ним подъехал в возке и другой герой 'гостиной сотни', купец Шилов, прославившийся в рыбном ряду привозимою с низов, с синего моря, рыбою. Не забыл, конечно, своего друга и бургомистр, гордость нижегородского купечества, Яков Пушников. Человек умный, бывалый, - не зря торговые люди выбрали его бургомистром. А главное, к царю ездил и тому пришелся по душе, получил подарок с похвальною грамотой. Царь всемерно поддерживает купечество и даже образовал мануфактур-коллегию для защиты промышленников. Об этой коллегии и повел разговор приехавший на пир к Ивану Михайловичу рудоискатель с Усты, купец Калмовский. Пока дьяк Иван да отец Паисий хозяйничали с Волынским на кухне, Калмовский рассказал о разорении его заводов работными людьми и о главных зачинщиках, Климове и Евстифееве, сидевших теперь в подземелье Духовного приказа. Все тяжело вздыхали и охали: 'Ой, как народ избаловался!' Пушников, почесав под бородой, грустно покачал головою:
- Корабельные леса приказано готовить, но работники, конные и пешие, упорны стали к найму, не идут, разбегаются.
- Как не бежать! - окружив себя дымом, вступил в разговор Нестеров. В Адмиралтействе в строении кораблей и то произошла остановка. Не дают хлеба достаточно и денег мастеровым и рабочим. Вот плотники и бегут. Даром работать не желают.
- Оно так и идет, - вздохнул Пушников, - царь сказал сенату: 'Немедля потщиться в купецком деле лутший порядок сделать', а где оное видно?
- Царь велел развивать рудокопное дело, а меня разорили на Усте, меня, рудоискателя, и ниоткуда защиты мне нет и помощи никакой, вклинился в разговор Калмовский.
Нестеров зло усмехнулся.
- Попы следствие ведут, к ним и обращайся. Обер-ландрихтера отставили от судейного дела, вот и жди. Расколы ищут во всем и к каждому делу приписывают раскол. Все дела засорили поисками раскола. Царь и в самом деле подумает, что единственные преступники здесь - раскольники, а Питирим - единственный рачитель о государствия благополучии. А мы, судьи, так себе, ушами хлопаем...
Тут дьяк Иван подтолкнул Нестерова, тихо, с двусмысленной улыбкой, сказав:
- Батюшка государь, небось, все знает и раскол ставится в вину не попусту, а со значением... Лучше бы нам с тобою о том помолчать.
- Друзья, похвально ли это! - растерянно спросил Нестеров присутствующих.
Все нахмурились, промолчали.
Нестеров продолжал, осмотрев гостей прищуренными глазами:
- Правильно сказал однажды Остерман голландскому резиденту Деби: 'У нас нет ни одного человека, который бы понимал торговое дело'.
Пушников вздохнул:
- Правильно, да не совсем.
- Люди есть, - тихо отозвался Олисов, - как не быть.
- Плутовства только много, вот о чем я и хотел сказать, - смело продолжал Пушников. - Вот в чем суть.
- Чего уж тут! - перебил его, раздувая ноздри от негодования, Олисов. - Креста на людях нет. Вымышленные подряды какие-то подсовывают в Питербурхе. Нас, нижегородских торговых людей, забывают. А может ли у нас, в Нижнем, такая вещь произойти? Никогда.
- Наипаче среди ревнителей древлего благочестия, - вставил свое слово и Нестеров.
Купцы оглянулись. Пушников погрозил пальцем Нестерову:
- Смотри, смотри, Стефан Абрамыч. Не припутывай.
- А что, неправда? Раскольники - народ честный. Сам царь за них заступался. Вспомните Денисовых. А бояться нечего здесь, все свои.
- Этого мы не знаем, - громогласно перебил Нестерова Олисов. - А вот нижегородского купца хорошо мы знаем. Никогда он не будет царя обманывать. Работу свою он ведет домовно и генерально. А питерские купцы вельможами избалованы, наплутано ими много. У нас тут не забалуешь. Все на виду, о каждом все доподлинно известно, ни от каких дел не укроешься. До баловства ли тут?
Купцы прыснули со смеху:
- Какое уж тут баловство!
Снова заиграли нестеровские глаза:
- Овчинников об этом вам расскажет. Он знает; недаром в яме посидел. А вот и сам он заявился. Легкий на помине!
В комнату робко вошел недавно освобожденный из-под Духовного приказа купец Овчинников. Невысокого роста, рыжий, курчавый, с испуганными глазами. Мягко подошел он к сидевшим и низко всем поклонился.
- О тебе разговор, батя... - засмеялся Нестеров. - Сочувствуют тебе.
- Полноте, Стефан Абрамыч, чего мне сочувствовать? - смутился Овчинников. - Мне хорошо.
- Две лавки получил в гостином дворе. Плохо ли, - с нескрываемым злорадством проговорил Калмовский. - Это не то, что мы: разорили - так будто и надо.
- Проси и ты у епископа. Пускай посадит в яму, а потом лавки даст. Он богатый, может... - засмеялся Нестеров. - А что тебя разорили - дело небольшое. То ли бывает у нас! В Москве у Шустовых фискалы по приказанию царя заграбастали из-под полов и из-под сводов дома и вовсе четыре пуда червонцев, да китайского золота, да старых московских серебряных монет сто шесть пудов. Вот это разорили!
Пушников солидно кашлянул:
- Не надо прятать. Государь зря не обидит.
Овчинников, видимо, довольный тем, что о нем забыли, сел в уголке у окна, посматривая на волю. Нестеров не оставлял его в покое.
- Ты чего же там? Молви слово.
- Что нам молвить! Чай, известно: тело государево, душа божья. Скорбная улыбка заиграла на лице Овчинникова.
В это время в комнату вошел Волынский, за ним отец Паисий, а позади них шесть дюжих солдат - все с подносами, а на подносах кувшины с вином, бокалы, жареная птица, разварная рыба, баранина, яблоки и
