царей выполняй, но душу им не продавай...
- Вси вы сребролюбием и суетою помрачены! Гады вы! Гады вы! Гады!..
Бегун рванулся к двери, сквернословя и отплевываясь.
- Душе тяжело! Дышать не можно! О горе нам, странникам! - простонал он, скрываясь за дверью. - Горе нам, отверженным!
Александр страдальчески улыбнулся. Варсонофий закрыл глаза руками. Александр гневно сказал:
- Стыдно мне смотреть на вашу барсучью ярость! Не приведет она к добру. Занедужили христианские души. Гордость и алчность заслепила всех...
Тут вмешались в разговор онуфриевцы, поддерживая Александра. Они стали упрекать диаконовцев и поморцев, что они, действительно, на злато прельстились, алчностью снедаемы и захватить в свои руки все подряды и промыслы устремляются... что-де бога забыл и сам равноапостольный вождь Поморья Андрей Денисов, отмечавший 'высоту и отличие в российских венценосцах первого императора Петра Алексеевича', а они, онуфриевцы, его, Петра, считают не кем иным, как антихристом и тираном. Повенецкие заводы и канал на Ладоге доходы поморцам дали премногие... Вот почему Денисов подался на сторону Петра. Царь торгашам обогащаться пособляет.
Один расколоучитель выступил с обвинением против диакона Александра: почему он молчал, когда Питиримка народ обманывал? Варсонофий вступился за Александра... Поднялся шум, разгорелись споры. Старцы полезли друг на друга чуть ли не с кулаками...
- Он книжную мудрость и разум в себя начерпал, а перед епископом стоял, будто истукан, - визгливо кричал расколоучитель, тыча пальцем в сторону Александра.
- И ты прельстился! - кричал он исступленно.
Поднялась суматоха. Старцы толкали друг друга, 'пырскали, яко козлы'. 'Лесной патриарх' вцепился в бороду Варсонофию. Старец завизжал...
- Пошто льстивые, угодные Питиримке ответы подсунул... Пошто одурачил всех голодных, несчастных! - неистово кричал 'лесной патриарх'.
- Дьявольская выдумка это: и вопросы и ответы! Не в них дело! Дело в закабалении нас, в поднятии смуты и междуусобия между вами! - завопил бегун.
Послышалось много голосов, одобряющих его слова.
Александр отошел в угол. Теперь он ясно видел, как изменилось все на Керженце за те шесть месяцев, которые он просидел в Духовном приказе... Несогласие круговое. В глазах Александра появились слезы.
- О, горы! Падите от гнева за нас распятого!.. - прошептал диакон, в ужасе прижавшись к стене.
На обратном пути с Керженца Питирим высказывал Ржевскому свое неудовольствие. Епископу было обидно, что так легко покорились старцы, не показав свою ученость. Он уверял вице-губернатора, что посрамление раскольничьей гордыни ума и суемудрия было бы тогда еще сильнее.
- Словно из пращи поразил бы я их.
Ржевский усмехнулся:
- Мои солдаты и того лучше бы истребили их... Повели, владыко!
Как и всегда, епископ выступил с горячим возражением. Он говорил, что воинским оружием и силою - веры не убьешь, это показано всей многовековой и многозначительной историей еврейского народа. И при том же пуля и меч не разбирают, избиют всех равно, а у раскольников народ тоже есть разный, и у раскольников есть добрые и злые, сытые и голодные, алчные до наживы и бессребреники, приверженные царю и враги наши явные... 'Будут еще мятежи и молва на Керженце великие, и уже ныне вижу я разделение между людьми, и укрепляется вера у меня в мое дело, ибо я знаю, как различать людей и кому что воздавать'.
После этого ехали молча. Питирим, сидя верхом на своем вороном коне, о чем-то глубоко задумался, немного уклонившись в сторону от Ржевского... Лицо епископа было бледное от усталости и бессонных ночей, но глаза горели мрачным зловещим торжеством победителя.
VIII
Вернувшись в кремль, Питирим немедленно собрал фискалов и инквизиторов. В своих покоях провел с ними долгую секретную беседу. Из его слов выходило, что борьба только теперь начинается. А в приказе-то думали, что вот после размены ответами дело, наконец-то, пойдет на 'мировую'. Выходит - ошиблись. Взяв со всех клятву о том, что до поры до времени они будут молчать о всем, от него слышанном, епископ предупредил, чтобы всем им быть наготове: предстоит большой поход на раскол.
Каждого фискала потом Питирим принимал в одиночку и, накрепко запирая двери, опрашивал: что и как?
Фискал Семен Лисица - рыжий, сутулый говорун - рассказал о душегубствах, татьбе и разбоях, чинимых знатным и плавающим по Волге торговым людям Софроном и его шайкой. 'В селе Безводном 25 сентября часу в первом дня, - доносил Лисица, - приходили воровские люди многим собранием, то село разбили, прикащика жгли и мучили, разбоем взяты сборные деньги, письма и лошади'.
Не трогают только они людей старой веры, кои предъявляют им складные листы.
Питирим, выслушав фискала до конца, благословил его и собственноручно подарил ему рубль:
- Иди, благодать духа святого над тобой.
Последним вошел к нему в келью человек с серьгой. Он подал епископу железную пистоль и поклонился.
- Говори, - приказал Питирим. - Кто?
- Поп Авраамий, прозванный 'лесным патриархом', токмо он. Не кто иной.
- Как было?
- Толкал он меня в бок, полез за ворот ко мне за пистолью, мигал глазом... 'Убей, мол, его'.
Донес он епископу еще и о том:
- Софрон с воровскими людьми, наехав на вотчину Левашова, на деревню Заболотное, двор помещика сжег. Страшно подпасть их гневу. И ниже, у Васильсурска, побили они еще многих людей до смерти, а на разбое в той шайке собрались беглые солдаты и драгуны, беглые крестьяне, поп-расстрига, чуваши и мордва.
Выспросив все о 'лесном патриархе' и о Софроне, Питирим приказал:
- Плыви к Макарию, в становище ватажников, будто бегун. Скройся там, а о чем сыск имать, иди на приказ к Юрию Алексеевичу, - скажет.
Благословил епископ и этого фискала и одарил пятью рублями.
Не успела 'серьга' исчезнуть, как в келью ввалился дьяк Иван.
- Помилуйте! - простонал он.
- Говори... - ткнул дьяка в грудь епископ, а 'серьге' показал на дверь, чтобы скорее уходил.
Дьяк Иван снова вытянулся и однообразно, скороговоркой, затаив дыхание, продолжал:
- Колодники - два человека, Климов и Евстифеев, - изломав у тюремного окна решетку, бежали, а после них в тюрьме найдены ножные железа, в которых те колодники сидели, да деревянный ключ, да гвоздик железный, загнутый крючком, которыми они те железа отомкнули.
Преосвященный дернул дьяка за бороду.
- Дьяк ты или скворец?!
- Дьяк, ваше преосвященство.
- А коли дьяк, придется тебе ответ держать... Допрашивал на розыске сторожей и приставов?
- Допрашивал. А в розыске сторож Федоров и пристав Гаврилов сказали: означенные-де колодники были скованы в ножные кандалы и сидели под приказом в особой подклети, под тем же-де приказом и в том же каземате, где сидел ранее старец диакон Александр...
- Знаю... - нетерпеливо оборвал Питирим дьяка Ивана. - Говори толком...
- А караульщики, мушкетеры Масейка и Назарка, напившись вина в кремлевском погребе, скрылись...
- Долой с моих глаз, собачий лишай! - вскрикнул епископ, с силой ударив дьяка посохом.
Вечером он вызвал к себе Ивана Михайловича Волынского. Тот пришел красный, сконфуженный, склонился под благословение. Епископ резкими рывками перекрестил его. Волынский, смиренно опустив голову в пышном парике, молча встал в сторонке. Питирим, барабаня пальцами по столу, строго нахмурился.
