– Кто это? – услышал Федор испуганный вопрос незнакомки.
– Да тут Настя одного голубчика пригрела, – пояснил старикан. – Он сладко поет, а Настюха, видать, слаба на передок!
– Заткнись, козел! – подала наконец голос Алиса., – Как прикажешь понимать?
– Я не требую от тебя понимания!
– Я ухожу, – предупредила незнакомка. – Считай, что мы с тобой не встречались! – Это адресовалось Алисе.
– Я тебе уйду! завизжала хозяйка квартиры. – Я тебе… – Она вдруг осеклась.
– Ни с места! Буду стрелять!
– Откуда у тебя это? – почти прошептала ошарашенная Алиса, но Федор все разобрал. Они стояли в коридоре, напротив его двери.
– Не важно откуда, но здесь хватит на вас обоих!
– Связывайся после этого с бабами! – констатировал Серафимыч.
Щелкнул дверной замок.
– Не уходи! – жалобно попросила Алиса. Ответом ей была с грохотом хлопнувшая дверь.
Федор опять дал знать о себе и своем пустом желудке.
– Барабанщик, твою мать! – выругался старикан и презрительно пробурчал:
– Сама с ним разбирайся. Я пошел спать.
Она открыла дверь не сразу, еще долго стояла неподвижно посреди коридора, видно, придавленная изменой сообщницы. А когда все-таки отворила бывшую детскую и ударивший в глаза свет ослепил Федора, он понял, что перед ним Алиса, вернувшаяся не из Страны Чудес и не из Зазеркалья. Зачем она взяла себе такой псевдоним?
– Пошли, – приказала тюремщица.
Она привела его на кухню и молча усадила за стол. Он не пытался с ней заговорить. Ей было не до него. Налила в тарелку окрошку, пододвинула банку со сметаной, отрезала большой ломоть хлеба.
– Спасибо, – пробормотал Федор.
– Ешь! – осчастливила она, будто он ждал ее команды.
Сама села напротив, поставив локти на стол и сжав пальцами виски, отчего глаза ее еще больше стали кошачьими.
Он ел спокойно, неторопливо поднося ложку ко рту, не потому, что стеснялся показать свой голод, а потому, что не хотел обратно в свою «тюремную камеру».
Алиса внимательно следила за каждым его движением, словно подозревала в злом умысле. На самом же деле она снова и снова пыталась понять нелогичность, даже глупость собственного поступка. В тот миг она ненавидела Федора и готова была на многое.
Он почувствовал это.
– С кем же ты останешься? – тихо спросил Федор. Алиса вздрогнула от неожиданности, закрыла лицо ладонями. Она ничего не понимала. Ее пугал наступающий день. Сообщники разбрелись по трем разным дорогам. Она осталась фактически одна, да еще этот рыцарь без страха и упрека, ее пленник. Нелепый финиш. Дело, начатое вроде бы так успешно, гибнет на корню. И все из-за капризов этой дуры и дуболомства старикана!
– Ты могла бы мне довериться…
– Тоже мне, святой отец! – с ненавистью бросила она.
– Я не желаю тебе зла…
– И напрасно! – снова перебила его Алиса. – Я могла бы тебя прикончить в гараже, когда ты разглядывал свои дурацкие камушки, оставив меня мерзнуть на скамейке! Револьвер был спрятан в туфле! Не знаю, что меня тогда остановило.
Только не жалость! Просто пришлось бы все переиграть, а это не входило в мои планы.
– В твои планы входило пустить пулю в лоб директору магазина «Игрушки»?
– Ты и это разнюхал? Да, я давно мечтала вышибить мозги этому мерзавцу и сотням, тысячам подобных ему! И на свой счет тоже не обольщайся!
Ее лицо перекосило от ненависти, оно стало уродливым и страшным, но Федор уже владел маленьким секретом – чудодейственным кремом, который смягчал это лицо.
– Ты красива даже в гневе, – нежно произнес он.
Алиса смутилась. Умолкла.
Он отодвинул пустую тарелку, поблагодарил за окрошку, попросил разрешения сходить в туалет. Она только кивнула в знак согласия. Справив нужду, он застал ее на кухне в той же позе – девушка сжимала пальцами виски так, будто голова могла расколоться на две половинки.
Он сел на прежнее место. Алиса, по-видимому, не торопилась запереть его в детской.
– Ты в ту ночь курила мои сигареты, – напомнил Федор. – Может, угостишь теперь своими?
– Мог бы просто попросить, без воспоминаний. И вообще хватит об этом!
– отрезала она, взяла с подоконника пачку сигарет и зажигалку и небрежно бросила их на стол.
Струи дыма, выпущенные одновременно, скрестились над столом.
– Понимаешь, – начал Федор, но тут же запнулся и махнул рукой.
Он хотел объяснить ей обреченность своего положения, что ему все равно вряд ли удастся выжить, даже если она соблаговолит даровать ему жизнь, но передумал: ей решительно наплевать на его проблемы. Стоит ли распинаться? Он замолчал.
Они молчали до тех пор, пока не загасили чинарики в грязной тарелке из-под окрошки.
– Пойдем! – тихо, но вкрадчиво приказала она. В детской было уже не так темно, когда дверь за ним снова заперли. Небо немного просветлело, и Федор высунулся в окно с непоколебимым намерением встретить рассвет. Он старался не думать о своем печальном положении. Его тоже пугал наступающий день. Каждый день, приближавший встречу с Поликарпом, его пугал. Если все-таки допустить, что Алиса не пустит ему пулю в лоб и старая горилла не придушит его, что тогда он скажет гробовщику? Как посмотрит в глаза Мишколь-цу? Эта девка по доброй воле не отдаст похищенного, и попытки обольстить ее напрасны. Балуев оказался прав, она мужененавистница: «…вышибить мозги… сотням, тысячам…» Каким злым и страшным может быть красивое лицо! А он думал, она убивала с добродушной улыбкой?
Рассвело довольно быстро, но это не доставило Федору никакого удовольствия – окна выходили на запад. Основная прелесть заключалась в сороке, которая спала на раскачивающихся от ветра проводах. Ее розовое – как у фламинго! – оперение на боках было не чем иным, как отражением восходящего светила. Федору почему-то вздумалось пробудить ото сна вздорную птицу. Может быть, для того, чтобы та насладилась рассветом? А может, просто позавидовав ее свободе? Он поднял с пола заброшенный, спущенный футбольный мяч и запустил им в сороку. Ветер отнес его совсем в другую сторону. Сорока не шелохнулась. Федор плюнул на нее и пошел спать.
Вряд ли это можно было назвать сном. Какая-то депрессивная дремота навалилась на Федора. Он слышал все, что творилось вокруг. В распухшей от мыслей голове помимо его воли вырабатывались фантастичные, нелепые планы побега. То он проходил сквозь стены, как барабашка, то, как Бэтмен, перелетал на крышу соседнего дома.
Ближе к полудню пробудился Серафимыч. Он тяжело перемещался по квартире, невыносимо скрипя рассохшимися паркетинами и несмазанными дверьми.
Федор с замиранием сердца гадал, есть ли у старой гориллы ключ от детской. А впрочем, даже если тот ворвется к нему, Федор не шелохнется, прямо как та сорока в лучах рассвета, настолько все ему омерзело.
Серафимыч сначала громко сморкался в ванной, потом гремел на кухне кастрюлями и без конца матерился.
Федор опять хотел есть и от других вынужденных процедур не отказался бы, но не мог заставить себя подняться с дивана. А барабанить в дверь теперь казалось ему последней степенью унижения, и он не понимал, как опустился до такого ночью.
В коридоре защебетала Алиса. Она о чем-то без особой охоты расспрашивала старикана, а потом Федор слышал, как она принимала душ и при этом пела, перекрикивая шум воды: «Ах, мой голубой дельтаплан! Стрелой пронзает туман…» Ей было не до него, о нем все забыли, и он скорее радовался тому, что и
