– Черт! Так и до вечера можно провозиться!
– Я пойду в детскую, – сообщил Федор, хотя знал наверняка, что там ничего нет. Просто комната стала ему родной, и он хотел с ней попрощаться.
Здесь еще пахло духами Алисы, ненавистным арбузом, запах которого он теперь вдыхал с наслаждением. Настольная лампа с осиротевшим цоколем будто кричала о том времени, когда под ее желтоватым светом маленькая девочка выводила в тетрадках каракули. Он представил, как она усердствует за письменным столом, кряхтит, выполняя домашнее задание. Потом бежит в кабинет отца или на кухню к матери, чтобы те проверили, нашли ошибки…
– Ну, что там у тебя? – крикнул из соседней комнаты Балуев.
– Ничего! – Для отвода глаз дернул на себя нижнюю дверцу серванта и в тот же миг захлопнул ее. Только ахнул и приложил ко лбу похолодевшую ладонь. В серванте была спрятана та самая кукла с раздробленной головой. Словно маленький трупик, чудом не истлевший, она лежала на полке.
Озарение пришло сразу, осветило яркой вспышкой, как в заплесневелой каморке у старого фотографа.
– Я знаю, где они! – закричал Федор и кинулся к туалету.
Балуев не заставил себя ждать и последовал за ним.
– Ты уверен? – сомневался он.
Здесь был только маленький навесной шкафчик для туалетных принадлежностей, больше ничего. Федор с быстротой и деловитостью хозяина откинул дверцы шкафчика и принялся шарить на полках, передвигая с места на место моющие средства и освежители воздуха. С первого взгляда было ясно, что изумрудов здесь нет, зато обнаружилось кое-что другое.
– Странное место для хранения видеокассет! – удивился Геннадий Сергеевич.
– Ее надо взять с собой. Она может оказаться не менее ценной, чем изумруды!
Балуев не придал этому значения, но предмет, который выпал из шкафчика, когда возбужденный Федор доставал оттуда кассету, крайне заинтересовал его. Он нагнулся и поднял с пола крестовидную отвертку.
– И для отверток здесь не лучшее место! – Внимательно осмотрев помещение, Балуев заметил, что вентиляционная решетка привинчена шурупами с крестообразными головками. – Погоди-ка! – Он встал на унитаз. Сделал несколько вращений отверткой. – Ее недавно снимали. Легко идет.
Решетка повисла на нижнем шурупе. Балуев сунул руку в образовавшийся тайник и радостно подмигнул сообщнику.
– Есть!..
Во дворе их встретило безбожно палящее солнце.
– Ты на свободе! – объявил ни с того ни с сего Геннадий.
Федор промолчал. Он почему-то чувствовал себя убийцей и грабителем одновременно.
В кустах напротив подъезда, ни жива ни мертва, лежала старая пуделиха.
Положив морду на вытянутые передние лапы, она, казалось, не дышала.
– Бимка! – позвал Федор. Собака подняла голову. – Бимка, иди ко мне!
Она встала, отряхнула свои седые кудряшки, посмотрела на людей с обидой и недоверием и, взяв в зубы продавленный футбольный мяч, тот самый, которым Федор запустил в спящую сороку, пошла медленно, с одышкой, но своей дорогой.
– Где он сейчас? – поинтересовался Мишкольц.
– Спит в моем кабинете. Ниночка дала ему снотворное.
– Когда проснется, надо будет хорошенько продумать его поездку к Поликарпу. Гробовщик может опять выкинуть какой-нибудь номер. С него станется.
Как он мне надоел! Никаких больше дел с Карпиди! Слышишь? Никаких!
– Можно подумать, это я заключаю с ним сделки, выступаю поручителем!
– возмутился Балуев.
– Ладно, не сердись. – Владимир Евгеньевич сегодня был добр, как никогда.
«Если бы он узнал, какую мину я заложил в магазине „Игрушки“, его доброту как рукой бы сняло!» размышлял Геннадий.
– Что за кассету вы нашли в доме у этой девицы?
– Понятия не имею, – пожал плечами Балуев. – Федя вцепился в нее, как сумасшедший!
– Ничего не объяснил?
– Не успел. У нас происходили долгие, мучительные объяснения с директором автостоянки, где проштрафился Федин «опель». Мне пришлось раскошелиться. Сюда, сам понимаешь, ехали пять минут. Ниночка уже была на месте. Я попросил ее дать Феде снотворное, потому что он сильно впечатлился…
– То есть?
– Влюбился он, понимаешь, в эту девку… Вот что! – вспомнил вдруг Геннадий. – По дороге он мне сказал, что эта самая Настя – дочь какого-то Овчинникова…
– Председателя Фрунзенского райисполкома?
– Вроде бы. Ты что-то знаешь про это?
– Громкое было дело. Убийство в загородном доме. Неужели не помнишь?
Июнь девяносто первого года.
– У тебя хорошая память, Володя. А то, что в это время я колесил по матушке-России, собирая для тебя картины, ты забыл? Все лето, как проклятый!
– Так, значит, говоришь, дочь… – задумался Мишкольц. – А в газетах писали, что убили всю семью. Кстати, загородный дом Овчинникова перешел к новому председателю райисполкома, нынешнему мэру города. Он его приватизировал.
Не нравится мне все это.
– Что? Приватизация?
– Объявившаяся вдруг дочь Овчинникова.
– А нам какое до этого дело?
– А почему так усердствовал Пит?
– Хотел докопаться до истины.
– Нужна ему истина, как бегемоту пейджер! У него тут какой-то свой интерес. Где кассета?
– У меня.
– Поставь! Думаю, Федя на нас не обидится.
На экране возникла дорога и пятна у линии горизонта.
Как только пятна стали увеличиваться, заработала селекторная связь.
– Владимир Евгеньевич, тут к вам целая делегация! – испуганным голосом сообщила секретарша.
Мишкольц кивнул на экран телевизора, чтобы Геннадий остановил пленку.
Он только успел пояснить помощнику:
– Это те самые места! Я был на даче у мэра! – после чего велел секретарше впустить гостей.
– Сколько лет, сколько зим! – приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. – Живем в одном городе, а не виделись почти год!
Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.
– А где твои буденновские усы? – вспомнил Мишкольц.
– Передал помощнику, как переходящее знамя комт-руда! – И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.
– Лишил себя такой достопримечательности! – покачал головой Балуев.
– Да что вы привязались к моим усам, бакланы?! Если Шалун переходил на фривольное обращение, это значило, что ему нравится, как много внимания уделяется его персоне.
Мишкольц поморщился. Воспоминания о зоне были не самыми приятными в его жизни.
– Ладно, паря, хватит пургу мести! – предложил босс-коротышка. – Вернемся к нашим баранам.
– К вашим баранам, – не без иронии заметил Мишкольц, но Шалун был не из тех людей, что улавливают иронию, не напрягаясь.
