здрав-ствует Метал» (с одним 'л')… Одни надписи четкие, другие слабо различимые. Но ясно, что все эти туристские отметы — советского времени. И никаких 'Б' и 'Л'…
Царапая ноги о гранитные гребешки, добрались Кинтель и Салазкин до вершины, где лежал похожий на спящего бегемота камень. С другой стороны поднялись Дим, Юрик Завалишин и Маринка…
— Ничего не нашли, — виновато сказала Маринка. — Вы тоже?
Кинтель досадливо молчал.
Они взгромоздились на спинку каменного «бегемота». Ветер обрадованно затрепал галстуки и распущенные рубашки. С высоты была видна вся солнечно-синяя ширь. Вспыхивали барашки. Блестел стеклами далекий город, темнели лесистые берега. Самый близкий берег был примерно в километре, там на склонах пестрели домики пригородного поселка Старые Сосны. Сосны — мохнатые, одинокие — и правда темнели над крышами. Позади поселка зеленой ящеркой бежала электричка.
Небо над озером оставалось ясным, синим, но теперь по нему бежали в сторону Старых Сосен мелкие светлые облака.
Кинтель бросил взгляд вниз, по каменистому склону. В направлении SO. Где там этот проклятый камень? Вон их сколько…
Недалеко от шлюпки, на прибрежном песке возился с костром Корнеич. Дрова благоразумно прихватили с собой.
Корнеич поднял голову и закричал:
— Спускайтесь, обедать пора! Больше часа рыщете там!
Неужели больше часа прошло? И все напрасно…
Спустились — растрепанные, поцарапанные. Порастерявшие прежний азарт. Только Не Бойся Грома радостно сообщил:
— А я вот что нашел! — И помахал противогазом, неизвестно как попавшим на остров. Но находке не обрадовались.
Вскипятили в котелках чай, развернул бутерброды. Принялись за еду энергично, но хмуро. Виновато поглядывали на Кинтеля. А он тоже чувствовал себя виноватым: наговорил про клад, втравил людей в напрасные поиски.
Корнеич сказал:
— Оно и понятно: сразу разве отыщешь?.. А я вот нынче и совсем искать-лазать не могу, деревяшка ноет так занудно…
Салазкин, деловито жуя, отозвался:
— Тебе и не надо. А мы поедим и еще поищем…
Он, сверкая зеленой коленкой, сидел выше всех, на пологом склоне с мелкой травкой. Привалился спиной к отвесному выступу торчащего из земли гранита. Корнеич посмотрел на него, потом вверх. Медленно возразил:
— Нет, братцы, сегодня искать больше не будем. Не нравятся мне эти быстрые тучки. Добраться бы домой, пока не рассвистелось…
— Но как это? Уплывать не солоно хлебавши!
Теперь на Салазкина посмотрели все. И Маринка сказала:
— Кто-то сегодня уже спорил. Чем это кончилось?
Салазкин засопел и заерзал спиной по камню, словно у него зачесался позвоночник.
— Чучело гороховое, ты что делаешь! — Маринка кинулась к нему. — Камень-то в копоти, здесь костер разводили! Всю сажу на рубашку собрал… — Она заставила Салазкина встать, повернула спиной. Спина и правда была пятнисто-черная.
— Я же не знал… — Салазкин вертел головой, пытаясь взглянуть на собственные лопатки. Не сумел, взглянул на злополучный камень. — Я думал, он от природы такой черный… Ой…
Камень уже не был черным. Копоть была счищена рубашкой с плоского серого гранита. Сажа осталась лишь в щелях и углублениях. И в точечных ямках, выбитых чем-то острым. Ямки эти явно складывались в долгожданный знак:
Б+Л
— Ой-ей… — осторожно сказали разом еще несколько человек. Придвинулись, присели у камня на корточках. Смотрели на буквы с полминуты. У Кинтеля не в груди, а где-то у горла нервно перестукивало сердце. Не Бойся Грома и Костик-барабанщик вдруг переглянулись, кинулись к шлюпке, вернулись с маленькой киркой и саперной лопаткой.
— Пустите! — Не Бойся Грома размахнулся киркой.
Корнеич поймал ее:
— Постойте, братцы… Давайте-ка без суеты. Встанем как надо.
Все знали, как надо. Встали в кружок, руки друг другу на плечи.
— Помолчим, — сказал Корнеич. — Загадаем хорошее и попросим судьбу, чтобы не обманула нас…
У Кинтеля одна ладонь на плече Салазкина, другая на плече Андрюшки Локтева. Кинтель зажмурился и в наступившей темноте (зыбкой, с зелеными пятнами) мысленно попросил те добрые силы, которые должны помогать людям: «Пусть найдется… Ну, пожалуйста…»
— Вот так… — выдохнул Корнеич. — А теперь, Кинтель, бери кирку. Твой удар — первый…
И Кинтель взял. И ударил в землю железным острием. У самого камня, под надписью…
Два фута — это сантиметров шестьдесят. Земля оказалась податливая, хотя с каменным щебнем. Работали киркой и лопатой без перерыва, меняя друг друга. Слышались только удары, скрежет и частое дыхание…
И когда яма стала маленькому Костику чуть не до пояса, случилось то, что должно было случиться. Лопатка стукнула о твердое.
Никто не закричал «ура». Молча и нетерпеливо вырыли сколоченный из полусгнивших досочек ящик. Размером с толстую книгу.
Дерево развалилось прямо под пальцами. В ящике оказалось заскорузлое, твердое (когда-то, наверно, промасленное) сукно. Разогнули, разломали его. И увидели железную коробку. Была она довольно тяжелая. Кое-где в пятнах ржавчины, а местами — в сохранившейся золотистой краске с цветным орнаментом. И сбоку различима была витиеватая надпись: «Паровая шоколадная фабрика М. Конради».
— Подождите… — Корнеич взял коробку, протянул Кинтелю: — Открывай.
Кинтель суетливо зацепил ногтями крышку. Она, видимо, приржавела.
— Возьми. — Корнеич протянул открытый складной нож. — Или дай все-таки мне, а то пальцы поуродуешь…
Корнеич сунул лезвие под крышку, надавил… И крышка отскочила, задребезжав.
— Возьми, — опять сказал Корнеич Кинтелю.
Все замерли, сгрудились. Только посвистывал нарастающий ветер. В коробке лежало что-то завернутое в сизую шерстяную тряпицу. Увесистое.
Кинтель сжал нетерпение и не спеша развернул. Вздохнул тихонько и поставил на ладонь темную фигурку.
Костик-барабанщик вдруг засмеялся. Необидно, хорошо так.
— Ой, мальчик… — прошептала Маринка.
— Он золотой, да? — спросил простодушный Му-реныш.
— Бронзовый, наверно, — сказал Корнеич. — Посмотрите, какой славный…
ИСКРА НА НОСУ
Мальчик был ростом сантиметров десять. Он стоял на крошечной квадратной площадке, в рельефе которой угадывалась примятая трава. Стоял в небрежной, несколько озорной позе: чуть выгнулся назад, отставил правую ногу, левый локоть оттопырил, а ладонь сунул в карман. Волосы были легко раскинуты косым пробором, на виске курчавился лихой локон. Круглолицый, курносый мальчишка задорно смотрел на тех, кто вызволил его из многолетней тьмы. И вот что главное! Правую руку он сжал в кулачок и поднял его у плеча. Он приветствовал «Тремолино» давним салютом вольных ребячьих отрядов.
— Чудо какое… Привет, — сказала ему Маринка.
А у Кинтеля каждый нерв, каждая клеточка теплели от ласкового счастья. Чего угодно ждал он, но такого… Это было лучше золотых монет и драгоценностей. Лучше всяких таинственных рукописей и
