философских и древних занятий. Следил за мухой на потолке.
Услышав шаги, он перевел глаза с мухи на вошедшего, убрал с ящика ботинки. Подумал, поправил берет. С чисто уланской смесью фамильярности и сухости осведомился:
- Куда направляемся?
- К вам, наверно, дружище... - В развязности Корнелий постарался спрятать стыд за свою обреченность и опять подскочивший в груди страх. - К вам, больше некуда. Вот, прислали бумажку.
Стражник неторопливо взял двумя пальцами предписание. Зашевелил мокрыми, как у слюнявого мальчика, губами. Глянул из-за листка на Корнелия. Опять в листок. И снова из-за листка. Рот у него приоткрылся, в глазах появилось что-то вроде сочувствия. Большим пальцем он сдвинул берет далеко на затылок. Краем бумаги почесал подбородок.
- Да-а, братец. 'Повезло' тебе... Держи. - Он сунул предписание в мелко дрожащую руку Корнелия. Дотянулся до телефона, снятой трубкой поколотил по контакту. - Господин старший инспектор! Тут такое дело, не поверите. 'Миллионер' явился!.. Да честное слово!.. Не-е, улицу не там перешел. А я-то при чем, господин старший инспектор? Не я же его сюда притащил!.. Ну да, 'гони в шею'! А потом меня в шею? Да еще 'двадцатку' вляпают за нарушение устава!.. Я понимаю, но что делать- то?.. Слушаюсь, господин старший инспектор.
Он положил трубку, со смесью жалости и задумчивого любопытства глянул на Корнелия. Лицо у парня стало даже слегка симпатичным.
- Ты вот что. Двигай через двор по главной дорожке, потом первый поворот налево. Упрешься в контору. Там в комнате номер один сидит старший инспектор господин Мук. Он все оформит.
Привстав, парень вздохнул и толкнул внутреннюю дверь.
Старшему инспектору на вид было лет тридцать пять. Белобрысый, с невзрачным лицом и узкими плечами, он сидел за широченным конторским столом совершенно пустым. Вертел в пальцах куцый карандаш. Поднял на Корнелия белесые ресницы.
- Это ты, значит, 'миллионер'? Давай документ, бедолага... Да не стой, вон скамейка.
С ощущением, что все это жутковатый сон, Корнелий сел у белой стены. К страху он притерпелся настолько, что теперь испытывал даже что-то вроде болезненного интереса: а что дальше? Или это правда сон? Какая-то чужая комната с пустыми стенами, бесшумно качаются листья за решетками открытых окон. Какой-то бесцветный тип за облезлым столом читает бумагу. Про него, про Корнелия. Карандашом что-то нацарапал на столе (кажется, его, Корнелия, индекс). Прочитал, бросил бумагу в ящик. Сказал с искренней досадой:
- И какого черта они присылают в субботу? Я что с тобой буду делать? Исполнитель-то бывает по понедельникам.
В глубине души Корнелий поразился обыденности разговора. И огрызнулся так же буднично:
- А я при чем? Я сюда не просился.
Старший инспектор на это не рассердился. Покивал:
- Понимаю, тебе тоже кисло. Ах ты, дьявольщина, что же делать? Теперь будет волокита. Ладно, обожди!
Развернувшись, он взял с подоконника желтый аппарат с клавиатурой междугородной связи. Вскинул трубку, защелкал кнопками.
- Алло! Узел? По шифру 'Лист', восьмая строка. Благодарю. Сектор наблюдения? Добрый день, на связи муниципальная тюрьма номер четыре, старший инспектор Альбин Мук. Виноват, не понял... Да, Альбин Мук из Летова. Кто-о? Ваккер? Стари-ик! Откуда ты выплыл? Значит, ты сейчас шеф сектора? Помощник? Ну, все равно растешь! Я стою навытяжку. Слушаюсь, стоять вольно, ха-ха... Да помаленьку, какие тут у нас перспективы. И мороки полно. Конечно, не ваши столичные масштабы, но все равно. Ага, по делу, разумеется. Снять с учета индекс. Нет, по административному. Вляпался тут один по миллионному шансу. Да, я и то говорю: не повезло мужику. За переход на красный свет, кажется. Вот-вот: живешь, не тужишь, и вдруг - трах! Одно слово - Машина. Все под ей, под родимой, ходим. Ага, даю: У, Эм, Эф... Тире, Икс... сто одиннадцать, триста сорок четыре... Что? Да нет еще, послезавтра, наверно... Боже мой, ну какая разница? Куда он денется? В понедельник могу не успеть, исполнитель иногда под вечер является, во вторник у нас аппаратный день, потом я закручусь, не дозвонюсь, и будет на мне висеть. Вак, по старой дружбе, а? Вот спасибо. А это еще зачем? Ох и бюрократы вы, господа наблюдатели! Шучу, шучу... - Он отодвинул трубку и глянул на Корнелия: - Слушай, тебя как звали? Индекса им, крохоборам, недостаточно...
От этого мимолетного и добродушного 'звали' Корнелия опять ударило упругой подушкой ужаса.
- К... кха... Кор... нелий...
- Полностью, полностью.
- Корнелий Глас... Из Руты...
- Ишь ты! У меня теща из Руты...
И старший инспектор снова заговорил в трубку, а Корнелий, утопая в серой полуобморочной мути, исходил теперь мысленно беспомощным криком: 'Почему 'звали'? Я не хочу! Я вот он, я есть! Меня зовут Корнелий Глас из Руты, я хочу жить! Не надо меня...'
Потом его опять отпустило, и он как сквозь вату услышал голос инспектора Альбина:
- Ладушки, Вак... Оч-хорошо. Спасибо. Занесет в наши края - заходи, раздавим жбанчик по-старому, вспомним уланскую молодость. Естес-но. Супруге привет. Да? Ну, извини, не знал. Ясно. Как поется: 'Неизвестно, кому повезло'... О чем разговор! Обижаете, начальник. Ха- ха... Ладно, будь!
Альбин опустил трубку. Перевел взгляд на Корнелия. Улыбка сходила с лица старшего инспектора, будто стираемая медленной ладонью. Глаза поскучнели. Старший инспектор Мук от воспоминаний, вызванных беседою со старым приятелем, возвращался к будням тюремной службы. Но надо отдать справедливость: даже и сейчас в его глазах Корнелий не заметил раздражения. Скорее опять намек на сочувствие. И даже капельку виноватости.
- Вот же ж кретины, присылают в субботу. Дак что мне с тобой делать-то?
Корнелий пожал плечами. На него в эту минуту накатило ленивое безразличие. Снова ощутимо подташнивало. Инспектор побарабанил пальцами, повернулся к окну и неожиданно сильным тенором крикнул сквозь решетку:
- Гаргуш! А ну, зайди ко мне!
Через полминуты возник в дверях нескладный длинный парень с унылым носом и печальными глазами. Расстегнутая уланская форма висела на нем как на вешалке. Парень медленно начал:
- Я вас слушаю, господин ста...
- Слушай, слушай. И делай... Прислали вот человека, надо ему перекантоваться до понедельника, ты устрой.
Гаргуш неожиданно осклабился: зубы желтые, большущие.
- Ну, а чего... Номера-то все свободные, как на Побережье в пустой сезон.
- Понятно, что свободные. Ты устрой как надо: постель там и все прочее. Чтобы по-людски. Человек-то не виноват, не уголовник ведь, просто залетел по миллионному делу...
'Миллионное дело', звучит-то как', - отрешенно подумал Корнелий. Гаргуш глянул на него - в печальном взоре что-то вроде доброжелательного любопытства.
- Дак пойдемте, что ли...
Корнелий встал.
- Как-нибудь перекрутишься пару суток, - вздохнул инспектор. - Не курорт, но что поделаешь...
- Господин инспектор, а кормить-то чем? - вдруг обеспокоился Гаргуш. - Это что, значит, из-за одного человека мне кухонную линию доставки налаживать? Она ведь, сами знаете...
- Не надо. Возьмешь еду за стеной, у ребятишек. У них, конечно, не ресторан, да что поделаешь. Не отощает гость до понедельника...
Корнелий на вялых ногах шагнул к порогу. И там замер, настигнутый новым приступом страха. И не сдержался, слабо хмыкнул, спросил:
- Ну, а в понедельник-то что? Как оно тут вообще у вас... делается?
Он сознавал, какая ненатуральная, жалкая его развязность, и знал, что инспектор видит его насквозь. Но тот отозвался без насмешки, с бодрым пониманием:
- А, ты про это! Да брось, не думай. Чепуха, шприц-пистолетик, безболезненный. Ляжешь на диванчик и не заметишь, как бай-бай... Все там будем - не завтра, так послезавтра...
Этой нехитрой мыслью - 'не завтра, так послезавтра' - Корнелий и успокаивал себя, двигаясь за надзирателем Гаргушем. Пришли в одноэтажный белый дом. В коридоре - с десяток дверей, на каждой зарешеченное окошко и засов. Все как полагается.
Камера оказалась просторная. Белая. Окно большое, решетка - с завитками, как в старинном замке. Гаргуш вышел, скоро вернулся, начал расстилать на узком матрасе простыни и одеяло.
- А вон там, на полке, значит, электробритва. Только втыкать надо в коридоре, тут дырок нету... И гальюн тоже в коридоре, в конце...
- Запирать-то, выходит, не будешь?
- А на кой? - удивился Гаргуш. - Гуляйте хоть по всей территории, радуйтесь белому свету. Только за проходную не суйтесь, а то там на контроле Кизя Лук сидит, крик подымет...
Наконец он ушел, и Корнелий обессиленно свалился на жесткую койку. Лицом в подушку. Обдало запахом стерильного казенного полотна - как в казарме на сборах. Это был запах тоски и безнадежности. Но подняться не хватило сил.
Вот она какая - камера смертников. Чистая, просторная, незапертая. Солнышко сквозь окно печет затылок. Тюремные чиновники добродушны и снисходительны... Лучше бы уж кандалы, сырой подвал, пытки... А эта пытка лежать, утыкаясь в подушку, и ждать двое бесконечных суток... Или, наоборот, очень коротких? Несчастье или благо эта отсрочка? А если бы это прямо сейчас лучше было бы или хуже?
Сегодня, завтра или послезавтра - какая разница?
Зачем ему эти два дня и две ночи? Может, чтобы подвести итоги, подумать о смысле прожитой жизни?
А в чем он, смысл-то?
Много лет учили Корнелия Гласа, как и других школяров, что главный смысл внести свой посильный вклад в упрочение цивилизации. В укрепление стабильности общества. Какой вклад он внес? Самая главная работа - это, пожалуй, рекламное оформление Готического квартала. Да, ничего получилось, все оценили. И была
