пальцами лиловую лапшу морской капусты. Чавкая, сказал Корнелию:
- Ты давай дергай руками, вилок-то нет. - Потом он размягченно отвалился к спинке стула. - Ну вот, полегчало малость... Тебя вроде бы Корнелием звать?.. А меня - Альбин.
- Слышал, - хмуро сказал Корнелий. - Знаю.
И подумал опять: 'А может, знак судьбы?'
Они выпили еще. Альбин, крепко хмелея, начал говорить, что 'кантуется' он здесь не только из-за денег, но и потому, что 'дома хоть в петлю лезь, баба взбеленилась, поедом ест и жизни никакой...'.
Корнелий ощущал теплую успокоенность. Соблюдая этикет, он глядел в белесое лицо Альбина и время от времени кивал. И кажется, даже улавливал смысл. Но это работала лишь частичка его мозга. А главное сознание Корнелия было не здесь. Все глубже и глубже уходил он памятью в давнюю пору. Вернее, что-то властно уводило его. Туда, где было Корнелию Гласу одиннадцать лет...
...Того мальчишку тоже звали Альбин.
СТЕКЛО И СТЕБЕЛЕК
Новичок появился в четвертом классе незадолго до летних каникул. Его привел директор по прозвищу Гугенот. Мальчишка был коротко стриженный, с ушами, похожими на ручки фарфоровой сахарницы. Гугенот ласково придерживал его за погон суконной курточки. Эти форменные курточки, как и береты со школьными эмблемами, были объявлены необязательными два года назад. Теперь в них приходили на занятия лишь немногие. Считалось, что форму любят отличники, подлизы и прочий недостойный уважения народ. А чтобы явиться на уроки в такой 'мундерюге' теплым летним утром, надо быть 'вообще без шарика в обойме'. Но мальчик и его родители, видимо, не знали здешних нравов. Решили, наверно, что в день знакомства с новой школой надо соответствовать правилам этой школы во всем. Вот мама и обрядила новичка в купленную накануне форменку здешнего колледжа.
Расчетливые мамы все покупают детям 'на вырост'. Слишком широкая и длинная куртка выглядела на щуплом новичке достаточно нелепо сама по себе. И тем более - в сочетании с куцыми 'штатскими' штанишками, косо и беспомощно торчащими из-под суконного подола. И с белыми девчоночьими башмачками и канареечными носочками. И с аккуратной сумкой для книг, какие носят только первоклассники. Нормальные люди толкали учебники и тетради в пакеты с портретами киношных суперзвезд или в холщовые мешки с эмблемами знаменитых фирм и авиакомпаний. А это чучело...
Мальчик шагнул и тихо, но отчетливо сказал:
- Здравствуйте.
- Му-уля! - радостно выдохнули сразу несколько человек. И Корнелий понял, что пришел срок его избавления. Ибо по неписаным законам в классе мог быть только один муля.
А мальчик пока ничего не подозревал. Уши доверчиво топорщились, серые глаза безбоязненно смотрели из-под круто загнутых ресниц, верхняя губа была чуть вздернута под маленьким носом 'утиной' формы. Два передних зуба молочно блестели, придавая лицу выражение постоянной полуулыбки - доброй и слегка удивленной.
- Я уверен, Альбин, ты подружишься с новыми товарищами, - ровно сказал директор, и все знали, что уверенности в этом у Гугенота нет. Все, кроме новичка. Альбин, глянув вверх на директора, потом на класс, простодушно шмыгнул утиным носиком и улыбнулся пошире. Ответил:
- Я тоже.
В том смысле, что он тоже уверен, что подружится.
Класс развеселился еще заметнее. Но Пальчик с задней парты приказал:
- Ш-ша, дети. - Видно, не хотел раньше времени настораживать новичка. И урок живой природы у вечно испуганной и слезливой мадам Каролины прошел на сей раз удивительно мирно.
На перемене мальчишки обступили Альбина.
Нет, он оказался не такой уж простофиля. Хотя все вели себя сперва сдержанно. Альбин почти сразу понял, что дело нечисто. По глазам, видно, понял, по первым, со скрытой ехидцей заданным вопросам. Отвечал коротко и настороженно. Поглядывал как пойманный бельчонок.
Кто-то уже с деланной заботливостью поправлял на нем курточку, сдувал невидимую пыль, кто-то пригладил макушку.
- А это что у тебя такое красивое? - Пальчик с приторной улыбочкой потянулся к значку на куртке Альбина. Значок и правда был хорош: выпуклая хрустальная линза размером с трехгрошовую монетку, в тонкой серебряной оправе, а под стеклом, на темно-васильковом фоне, - золотая буква 'С' и крошечная звездочка. Похоже на старинную мусульманскую эмблему.
- Не тронь, это оло, - быстро и насупленно сказал новичок.
Рука Пальчика замерла в дюйме от значка. Что бы там ни случалось между мальчишками, как бы ни враждовали они, но был один закон, который никто нарушать не смел: то, что объявлено 'оло', трогать нельзя. Это как 'табу' у древних туземцев. Конечно, если какой-нибудь дурень объявит 'оло' дрянную игрушку, модную обновку (чтобы не лапали!) или свою собственную персону, чтобы защитить себя от насмешек и тумаков, - этот номер не пройдет. Мальчишечий народ чутко определял, где подлинное 'оло'. Например, были 'оло' разные талисманы, крестики у ребят из христианской общины, штурманский планшет у Владика Руцкого - память об умершем деде... И сейчас все чутьем поняли, что значок у новичка - настоящее 'оло'. В настороженном молчании появилось что-то вроде уважения. А секундная нерешительность Пальчика еле- еле, но поколебала его авторитет. Опытный Пальчик это ощутил тут же. И среагировал:
- Ах, извини, я не знал... А это что у тебя? Надеюсь, не 'оло'? - Он ткнул в подол куртки. Альбин нагнулся. И Пальчик ловко ухватил нос новичка, сжал крепкими костяшками.
Конечно, Альбин замычал, запищал, закричал гнусаво, задергался. Затопал новенькими туфельками! При общем веселье. А Пальчик водил его голову за нос туда-сюда и тонким 'дошколячьим' голоском напевал только что придуманное:
'Оло' - не 'оло',
Муку намололо,
'Оло' - не 'оло',
Башку раскололо...
Альбин сильно дернулся, освободился и, не разгибаясь, ударил Пальчика головой в грудь. Тот отлетел. Но на ногах удержался. И не взъярился, не врезал тут же нахалу. Подышал, покачал головой и сказал тоном огорченного директора колледжа:
- Вы видели, дети? Только переступил порог класса и уже так себя ведет. Допустимо ли такое? А?
Все обрадованно завопили, что недопустимо. И выжидающе уставились на Пальчика. Тот сокрушенно вздохнул:
- Ступай на свое место, новичок. Я подумаю, как поступить с тобой. Пальчик не торопил события. Главное, что начало было положено. Выражаясь по-научному, создан 'казус белли' - повод для начала военных действий. Хотя едва ли можно считать военными действия, когда три десятка человек безнаказанно изводят одного.
Все с того дня пошло по обычной программе. Новый ученик получил персональное прозвище - Утя - и в первую неделю полностью испытал, что значит быть мулей в четвертом классе государственного мужского колледжа города Руты.
Его редко били всерьез, хотя на серьезный отпор он был не способен (разве что доведут до отчаяния!). Интереснее было изматывать мулю понемногу. Щипками, дразнилками, 'случайными' тычками, подложенными в портфель химическими 'вонючками'... На мулю разрешалось даже ябедничать, тем более что считалось это 'просто шуткой'. Например:
- Мадам Кларисса, ученик Ксото хочет выйти, но стесняется попроситься!
- Ксото, в чем дело? Правда? Ну, ступай тогда...
- Да врет он! Никуда мне не надо!
- Я не вру! Если не надо, тогда почему тут... - И сосед Альбина картинно зажимает нос. И все хохочут.
И Корнелий хохочет.
Первое время Утя ловился на обманное сочувствие. Стоит он на перемене в уголке, зыркает боязливо, и тут подходит кто-нибудь с заботливым, серьезным лицом:
- Утя... ой, извини, Альбин... Я смотрю, этот гнида Клапан опять к тебе приставал? Что ему надо?
Утя вскидывает глаза - в них радостная искорка надежды: неужели нашлась хоть одна добрая душа?
- Ты его не бойся, - ласково учит 'доброжелатель'. - Если он делает вот так... - следует рассчитанный удар 'под чашечку', и Утя стукается коленками о паркет, - то ты его вот так! - И 'наставник' помусоленным пальцем ввинчивает в Утино темя болезненную 'грушу'.
- У, гад! - Утя вскакивает, левой рукой держится за ногу, правой беспомощно замахивается на обидчика.
Тот отпрыгивает, сокрушенно ищет справедливости у собравшихся:
- Вы видели? Я ему помочь хотел, а он...
- Нехорошо, Утя, - говорит Пальчик. - Почему ты такой агрессивный? Ну-ка, встань прямо, когда с тобой разговаривают. - Он берет Утю за ухо, заставляет отпустить ногу и распрямиться. На ноге Ути - синячище, в глазах - жидкие бусины. Он опять безнадежно замахивается...
- Что здесь происходит? - Этот строгий голос будто откуда-то с высоты. Но Пальчика 'с катушек не собьешь'.
- Господин дежурный учитель, мы сами не понимаем: он сперва на всех наскакивает, а потом сам же плачет! Он, наверно, нервный...
- Разойдитесь немедленно! И чтобы такого больше не было!
- Хорошо, господин учитель...
Утя смотрит на недругов с бессильной ненавистью. Нет, он ничего не скажет дежурному наставнику, не будет объяснять правду. И не потому, что опасается прослыть не только слабаком, а еще и ябедой, терять ему все равно нечего. И, уж конечно, не потому, что жалеет своих мучителей или боится мести. Тут что-то другое... Что?
Внешне Корнелий относился к Уте как все. Щипал и подтыкал, хохотал над его беспомощными попытками защититься. И над наивными вопросами: 'Что я вам сделал? Ну, объясните же, наконец, по- человечески, что вам от меня надо?' Как ни верти, а все-таки приятно было, что не ты теперь самый
