— А ты не спрашивай у него… его даже собственный отец называл полным неучем. Да он такой и есть. А что насчет вотановских фокусов… так это очень просто. Не хочу объяснять… ну, как тебе сказать… вот из чего вы тогда в доме Кольи Лысого (так она называла беднягу Ковалева) вынимали бутыли?
— Холодильник.
— Ну да. И вот старый Вотан сработал на манер огромного холодильника, только задействовал для этого большую мощь, чем… Ладно, не буду больше! Я не заумная… просто училась в школе, прошла аж два уровня, а потом… потом меня выгнали. — Она наклонилась к самому уху Афанасьева и, выгнув спину так, что у того перехватило дыхание, промурлыкала: — Выгнали за это самое… чем была еще грешна моя матушка.
И она улыбнулась так красноречиво и вызывающе, что из позвоночного столба Жени буквально выбило искры. Не надо объяснять, что он прекрасно понял, чем была грешна матушка Галлены и ее великолепная дочь.
— А налей-ка мне еще того напитка, что давал нам Колья. Мне очень понравилось…
И в этот интригующий момент, когда Галлена, позабыв о том, что она дочь древнего бога этого мира с голубым небом, позабыв о том, что она сама претендует на то, чтобы повелевать всеми его обитателями, начала кокетничать с Женей, словно обычная земная женщина, — в этот момент ворон Моня сорвался с плеча Вотана и, заложив головокружительный вираж, камнем рухнул вниз.
Выйдя из пике в полуметре от поверхности воды, он сделал круг вокруг бассейна, а потом завис под самым потолком и каркнул:
«KAPPPP!!!»
Сказать, что это было обычным вороньим граем, — значит, здорово погрешить против истины. Звук раскатился по всему залу, отразился от воды, забился под потолком, как птица бьется о стекло, и клинками вонзился в уши всех присутствующих.
Даже Вотан вскочил со своего места, а Колян Ковалев — тот и вовсе прохрипел какое-то жуткое матерное ругательство и, зажав уши ладонями, повалился в бассейн.
Афанасьев почувствовал, как упругая жаркая волна рванула его барабанную перепонку, вдавила ее, словно Женя погрузился в воду метров эдак на десять. Тупая боль сдавила голову журналиста с обеих сторон, и он машинально прикрыл уши ладонями, чувствуя, как гулко запульсировала в висках кровь.
— Что с ним? — рванул воздух рык Альдаира, аЭллер, помедлив, присовокупил к сказанному короткую, но чрезвычайно насыщенную бранную реплику.
Вотан взмахнул рукой, и ворон, сорвавшись из-под потолка, точно спикировал на запястье хозяина. Вотан уставился в зрачки своего пернатого друга, и чем дольше он смотрел, тем больше мрачнело его и без того суровое лицо. Наконец он поднял свой единственный, налившийся кровью глаз к потолку и долго стоял так, пока Галлена осторожно не спросила у него:
— В чем дело… Вотан?
— Мунин пророчит беду, — ответил тот. — Он чует, что где-то пробудился его собрат — тот, что когда-то сидел у меня на левом плече.
— Разве он остался здесь?
— Два ворона было у меня, — неспешно выговорил одноглазый древний бог, — один сидел на правом плече, и прозывался он Мунин — Помнящий. А второй ворон сидел на левом моем плече, и прозывался он Хугин — Мыслящий. В час гибели богов Хугин остался здесь, в этом мире, и остался он с тем, кто не вернулся с нами на Аль Дионну. И не потому, что погиб, а просто не захотел вернуться…
— Кто? — почти шепотом поинтересовался Альдаир, и Афанасьев поразился тому, как тихо, бархатно- вкрадчиво прозвучал его зычный голос, который он обычно использовал децибел на сто — эквивалентно эдак шумовым характеристикам летящего поезда.
К Вотан повернулся к Галлене, и его сухой длинный палец, выпроставшись из-под рукава плаща, указал на ее.
— Я? — пожала обнаженными плечами дионка и поднялась во весь рост с такой грацией, что Афанасьев чуть не встал вслед за ней — вместе со своим функциональным органом, упорно растягивающим плавки последние несколько минут.
— Галлена? — недоуменно выговорил и Альдаир. — При чем тут она?
— Я думал, что он, Отец Лжи, умер и навеки ушел эту землю, — сумрачно произнес Вотан. — Я думал, что не заплещет крыльями час беды, как тогда, в дни Рагнарека, не прольется звук трубы и не падет на окровавленный снег слово вельвы…
— Короче, дед! — как всегда некстати пискнул Поджо, до этого момента молчавший, а теперь, когда молчание было просто необходимо, вдруг разродившийся словесным выкидышем.
Вотан поднял на внука сверлящий взгляд единственного своего глаза — и незадачливый толстяк Поджо вдруг упал с резинового плота в воду с хриплым придушенным стоном.
— Лориер пробудился! — изрек Вотан. — Лориер пробудился! Великую тьму разбудили мы своим появлением на этой земле. Простите меня.
И он, повернувшись к Афанасьеву и Ковалеву, вдруг откинул шляпу и склонил перед ними голову. Жидкие пряди седых волос свесились почти до земли, и закрыли лицо старого бога-диона, узнавшего о Беде.
— Мой отец? — проговорила Галлена. — Ты же говорил, Вотан, что он умер. Ты же говорил, что он умер!!!
— Нет… просто я НАДЕЯЛСЯ, что он умер. Но Мунин… сообщил мне, что Хугин возвестил о его пробуждении. Лориер идет.
— А кто это такой — Лориер? — спросил в ватной тишине Ковалев, который хоть и не отличался особым умом и познаниями в мифологии, но тем не менее почувствовал серьезность слов старого Вотана.
