словно девушка была охвачена смущением или ожиданием. Что означало это выражение ее лица, которое я мог видеть лишь мельком? Слушала ли она мои слова, которые в тот момент мало что значили для меня самого, или ее душа в это время двигалась к той смутной цели, что неудержимо притягивала и мои собственные мысли?
— Принцип гармонии, какая восхитительная и соблазнительная идея! Если бы дела человеческие могли управляться теми же законами, каким подчиняются музыкальные пьесы и математические уравнения! Если бы жизнь каждого из нас можно было выразить в понятиях простого баланса частей и равновесия противоположно направленных сил. Тогда пребывающей в мире стали бы называть душу, чье сердце, освобожденное от возмущающих его вихрей, смогло бы биться в унисон с твердым ритмом космического единства. И была бы возможна тогда более совершенная форма дружбы, чем молчаливая гармония — невысказанная, но глубокая, — которая могла бы связать двух людей, чьи сердца бьются как одно, в резонанс друг другу?
Она опустила голову. Произвели ли мои слова впечатление на Жюли, или она нашла их смешными? Я замолчал, предоставив говорить другим, но так и не набрался мужества подойти к Жюли и заговорить с ней. Она также не смотрела больше в мою сторону, и я не смог оценить ее мнение обо мне, которое выдало бы выражение ее лица. Мы так и не поговорили за весь остаток вечера, и я ушел домой с ощущением беспокойства, прежде мне неведомого и отказывавшегося подчиниться упрощению или анализу в понятиях моего прошлого опыта. Хорошо ли я показал себя, или в действительности я — скучнейший из людей, которому просто льстят его друзья, а новый человек взглянул, отбросив вуаль притворства? Что это за женщина, что она собой представляет, как мне классифицировать ее качества, чтобы я смог понять ее реакцию? Моя первая встреча с ней вызвала у меня растерянность, но любопытство побуждало повторить этот опыт. Она стала для меня такой же задачей, как математическое исчисление, над которым я склонился, вернувшись домой и пожелав матушке доброй ночи.
Видите, малютки, старая гувернантка не забыла вас. Надеюсь, вы по-прежнему старательно делаете свои уроки теперь, когда меня нет в Шамброне и я не могу больше вас учить. Верю, что вы остались хорошими детьми и делаете все, что велит его сиятельство граф, ваш отец.
Парижская жизнь очень разнообразная — деловая и шумная! Думаю, что вам она вряд ли пришлась бы по нраву — вы слишком сильно привязаны к полям и играм на просторе. В Париже едва ли найдется клочок земли, на котором трава была бы длиннее пальчика Абеля, — это не слишком-то подходящее место для игр.
Апартаменты мадам дю Деффан — самое великолепное из всего, что я когда-либо видела. А сколько там зеркал! Вечерами, когда зажигают свечи, все в доме начинает величественно сиять. Пол очень скользкий, до такой степени он отполирован; люди ходят по нему очень осторожно, и со стороны это выглядит почти забавно. Уверена, что многие из этих людей никогда в жизни не бегали и никогда не научатся. Упаси Бог, если в этом доме начнется пожар!
Даже мои комнаты отличаются большой пышностью, такова безграничная доброта мадам дю Деффан. Они примыкают к ее апартаментам, но у меня есть отдельный вход, поэтому дома я очень уютно себя чувствую. У нее очень щедрая душа, и очень печально то, что человеку, получавшему великое наслаждение от роскоши и красоты, выпало утратить зрение. Воистину справедливо, что Бог странным образом вознаграждает своих людей, ибо мадам дю Деффан самая благочестивая на свете женщина, и мне всегда бывает очень больно, когда я вожу ее к мессе и она велит усаживать ее на самое видное место, чтобы являть собой образец христианского смирения. Когда же она просыпается среди ночи, не в силах найти покой, и зовет меня, то всегда просит читать самые возвышенные произведения, такие как трогательный «Самсон» де Люсси.
Она в самом деле замечательный человек, и я уверена, что вы это поняли. Но здесь множество изысканных и необыкновенных людей, у которых я многому научилась. Здесь — это в салоне мадам дю Деффан. Я слушаю здесь речи самых выдающихся людей Парижа. Разве можно найти лучшую школу, чем эта? Наслаждаться красноречием президента Эно, аббата Бона или господина Тюрго — это дает мне больше, чем безмолвное прочтение тысяч книг. Как многому предстоит мне научиться!
Мадам дю Деффан особенно благоволит к господину Д'Аламберу, который известен своей работой над «Энциклопедией». И в самом деле его познания так велики, что, кажется, охватывают все области наук и искусств. Нет такого предмета, о котором он не мог бы поговорить, будь то театр, живопись или самая отвлеченная философия. Никогда бы не подумала, что столь разносторонний ум может обитать в таком комичном теле. Он очень мал ростом и обладает хрупким телосложением, голос у него пронзительный, а говорит он очень сбивчиво и торопливо, как будто сильно нервничает, но это не так, потому что он — настоящий кладезь различных историй и никогда не лезет за словом в карман. Напротив, такую возбудимость можно приписать избыточной энергии его мозга. Его маленькое круглое лицо нельзя назвать ни красивым, ни безобразным, а вздернутый нос придает ему озорное выражение — кажется, что этот человек вот-вот рассмеется. Он очень занимателен в своих рассуждениях, хотя иногда они кажутся мне несколько грубыми. Я не могу сказать наверное, является ли он легкомысленным человеком, который хочет казаться серьезным, или, напротив, очень значительный человек, который срывает аплодисменты присутствующих остротами, хотя сами присутствующие слишком мелки, чтобы он по-настоящему ценил их мнение. Как бы то ни было, в салоне его любят, и все посетители ждут его метких замечаний.
Он очень тактичный человек, и, видимо, именно это качество делает его приятным для всех друзей. Когда меня представили господину Д'Аламберу, он очень мило сравнил меня с Авророй, а я, желая показаться умной, указала на его эрудицию и знание стихов Буссара. На самом деле (мне пришло это в голову сразу, но я специально проверила позже) это строчка из «Пирра» Жолио. Но господин Д'Аламбер ничего не сказал мне, спросив только, смотрела ли я саму пьесу. Было большим великодушием с его стороны обойти молчанием мою глупость. От души надеюсь, что у него не сложилось обо мне дурного впечатления. До конца вечера я переживала свою серьезную ошибку и все время думала, не стоит ли мне подойти и заговорить с ним. Но когда господин Д'Аламбер выступал перед собравшимися, он не обращал на меня ни малейшего внимания и, по-видимому, забыл обо мне и моей оплошности. Надеюсь, что все происшедшее было для него слишком тривиальным, чтобы он занимал свой ум подобными пустяками. Очень глупо с моей стороны все это рассказывать вам. Но вы простите мне мою неуверенность и чувствительность на ранней стадии моего становления — ведь мне ни в коем случае нельзя произвести здесь дурное впечатление.
Впрочем, довольно утомлять вас, мои дорогие дети, этими глупостями. Здесь, в Париже, удивительная еда. Вы не можете себе представить, какие тут сладости. Если вы останетесь хорошими детьми и будете прилежно учиться, то сами приедете сюда и все увидите своими глазами. Тогда я смогу представить вас всем тем знаменитым людям, о которых я попыталась вам рассказать. Уверена, что, став немного старше, вы сумеете произвести на них самое благоприятное впечатление и завоевать многие сердца, поскольку в Париже нет таких милых и хороших детей, как вы, мои дорогие малютки.
Я слышу, как меня зовет мадам дю Деффан Я должна пойти и немного ей почитать. Прощаюсь с вами Поминайте меня в своих молитвах.
Меня будит какой-то шум. Был ли это новый сон прошедший перед моими глазами, или фрагмент старого, бесконечно развертывающегося сна (или трактата), который и есть моя жизнь? Я пытаюсь вспомнить Жюли, представить себе, как выглядит она в моем чудесном трактате. Да-да, вот она, напоминающая невинное на первый взгляд уравнение, на решение которого у меня ушли многие годы. Я явственно увидел ее (как раз в тот момент, когда во сне моя голова бессильно упала на стол) такой же, какой впервые увидел ее в салоне, — почти ребенка, полностью свободного от великосветской манерности. Ее приезд в монастырь Сен-Жозеф был похож на струю свежего воздуха, ворвавшуюся в затхлую атмосферу.
Меня с удвоенной силой тянуло теперь в салон, который я стал посещать чаще, чем раньше. Все мои представления (хотя я никогда бы в этом не признался) я устраивал только ради нее. Каждый раз, начиная говорить, я искал такое место, откуда она наверняка могла бы меня слышать, и все время украдкой следил за ее реакцией. Вы с полным правом могли бы утверждать, что я влюбился.
Я, однако, предпочитаю такое видение мира, которое исключает подобное метафизическое понятие. Что такое любовь, как не определенная форма поведения? Бессмысленно говорить, что я испытывал какое-то
