добрались до Миттельбурга, где распрощались со своими необыкновенными друзьями. Но прежде чем оставить нас женщина протянула нам куклу и велела хранить ее на счастье. Это была грубовато сделанная девочка, хранившая последний вздох пятилетнего ребенка, умершего от тифа. Это будет очень могущественный покровитель, сказала женщина, и мы не должны причинять ему вреда.
Потом мы с Ханной пошли искать себе жилье и нашли его в чистой и недорогой гостинице. Управляющий не стал задавать нам лишних вопросов, решив поверить в то, что мы женаты, тем более что мы заплатили деньги вперед.
Мы были преисполнены решимости узаконить наши отношения как можно скорее, но до тех пор я спал на полу, а Ханна заняла единственную в номере кровать. Через пару дней комната приобрела вполне жилой вид. В пустую винную бутылку Ханна поставила цветы, а на подоконник — собственноручно выполненный портрет ее покойной матери. На кровати — на почетном месте — лежала подаренная нам кукла.
Все свое время я посвящал поискам работы. Я обошел все лавки и дворы, спрашивал каждого извозчика, не нужен ли ему помощник. Но найти работу оказалось очень нелегко. Иногда мне удавалось найти временную работу рассыльного или подносчика кирпичей, но постоянная работа ускользала от меня. Прошло несколько недель, и такое ненадежное существование начало подавлять нас. Мы не могли пожениться до тех пор, пока я не найду подходящую работу, и это препятствие еще больше усугубляло наши трудности. Однажды ночью неприятности довели нас до первой ссоры. Я никогда не видел Ханну такой, и то, что я увидел, мне совсем не понравилось. Мы кричали и ругались на чем свет стоит, выкрикивали ядовитые упреки и обвинения, оскорбляя друг друга и не обращая внимания на беспрерывный стук в стены. Придя в неописуемую ярость, Ханна схватила куклу и швырнула ее в меня. Я нагнулся, и детская игрушка, ударившись о стену, разлетелась на части.
Мы мгновенно замолчали. Осознав, что это очень дурной знак, Ханна разрыдалась, а я принялся собирать обломки разбитой куклы. Я подумал об умершем ребенке, который вдохнул жизнь в куклу, и мысль о бедной страдающей девочке заставила меня понять, насколько глупо мы себя ведем, ссорясь в то время, когда надо наслаждаться жизнью, дарованной нам свыше. Я обнял Ханну и со слезами на глазах попросил у нее прощения, а потом прикрепил к телу куклы ее ручки и ножки. Позже с помощью муки и воды я приклеил к ней остальные отломанные части. Мы с Ханной уснули в ту ночь с ощущением стыда и с дурными предчувствиями.
На следующее утро нам предложили выехать из гостиницы из-за шума, устроенного нами ночью. Мы упаковали вещи и отправились искать другое жилье. На этот раз нам было труднее найти что-либо приличное. Выглядели мы не такими свежими и достойными доверия, как по приезде в Миттельбург, и во многих местах нам попросту отказали. Наконец нам удалось поселиться в убогой гостинице, больше похожей на притон бродяг. Тонкие стены не заглушали звуки, отовсюду доносились неприятные звуки кашля и плевков. Из пивной, расположенной в первом этаже, отчетливо слышались непристойности, которыми обменивались завсегдатаи. Но это было лишь начало наших несчастий. Через несколько дней нечистота воздуха привела к болезни Ханны, которую было бы легко вылечить, будь у нас достойная пища и хоть какие-нибудь лекарства. Но ничего этого не оказалось, и здоровье ее стало быстро ухудшаться. У Ханны началась лихорадка. Я был уверен, что это месть куклы, но не осмелился ни разбить, ни сломать ее. Наоборот, я завернул ее в мягкую ткань в надежде смягчить ее гнев.
Однажды, вскоре после этого, я шел по улице в поисках работы и вдруг увидел на стене объявление, написанное отцом Ханны. Он предлагал большое вознаграждение за сведения о ее местонахождении. Город стал опасен для нас. Я вернулся домой и начал паковать вещи. Ханна была еще настолько слаба, что не могла даже встать с постели, но нам надо было быть готовыми бежать при первой же угрозе. Мы решили, что, как только она встанет на ноги, мы переедем в другой город.
В следующую ночь я был разбужен стуком в дверь. Встав с постели, я быстро оделся и пошел открывать, но, подойдя к двери, услышал голос отца Ханны. Нас предали! Я собрал все наши чемоданы и сумки, приготовившись к бегству, которое было возможно только через окно, которое я открыл. Ханна была в полудреме. Я поднес ее к окну, выбросил из него вещи и, выбравшись на узкий балкон, начал тянуть за собой Ханну. Люди начали ломиться в дверь. Это была отчаянная гонка — я пытался протащить безвольное тело Ханны сквозь узкое окно на не менее узкий балкон.
Дверь наконец выломали. В комнату ворвались отец Ханны, хозяин гостиницы и еще один человек огромного роста. Ханна была на улице только наполовину, я с усилием продолжал тянуть ее за плечи.
— Что происходит? — вяло спрашивала она, так окончательно и не проснувшись.
В этот миг я почувствовал, что из комнаты Ханну начали тянуть за ноги, чтобы не дать мне вытащить ее на свободу. Мне одному противостояли трое сильных мужчин, и я испугался, как бы мы не разорвали бедную Ханну пополам. У меня не осталось иного выбора. Ханну надо было оставить. Я отпустил ее, спрыгнул с балкона на землю, схватил кое-какие вещи и бросился бежать. Я переночевал в ближайшей гостинице, а утром сел в дилижанс и отправился в Гельмбах, проклиная свою несчастную судьбу и ненавистного отца Ханны, разбившего наши мечты. Однако в Гельмбахе дела пошли лучше. Я быстро нашел работу в мастерской печатника и смог начать достойную жизнь.
Сидя рядом со Шмидтом, Пфиц внимательно слушал его рассказ.
— Это конец вашей истории? — спросил он.
— Друг мой, — ответил Шмидт, — это даже еще не начало. Живя в Гельмбахе, я узнал о дальнейшей судьбе Ханны. Ее увезли домой, и она вышла замуж за Хольцмана, сына торговца углем. Могу сказать вам, что эта новость разбила мне сердце. Мне напоминали о Ханне лишь немногие оставшиеся у меня ее вещи и кукла, которую я продолжал хранить, не осмеливаясь ни выбросить, ни разбить, хотя именно ее я считал причиной всех наших бед. Мне очень хотелось вернуться в родной город и спасти Ханну, но ее отец поклялся убить меня при первой же возможности. Так я остался изгнанником в Гельмбахе, где в одиночестве вел мирную и размеренную жизнь. Что же касается моих родителей и родственников, то я не давал им ничего знать о себе.
Прошло много лет. Я стал равноправным партнером в типографской фирме, наслаждаясь удобной и благополучной жизнью. Однажды вечером я, как обычно, прогуливайся по городу и вдруг увидел растрепанную молодую женщину, сидевшую на мостовой. Перед ней было расстелено одеяло, на котором лежали костяные куклы. Я подошел к женщине и заговорил с ней, спросив, откуда у нее эти игрушки. Она ответила, что это очень древнее ремесло, которому она научилась у своей матери. По ходу нашего разговора я понял, что это, должно быть, та самая девочка, которую я когда-то видел на руках у жены торговца. Я рассказал женщине свою историю о том, как кукла принесла нам беду. Она закрыла лицо руками и горестно покачала головой.
— Несчастные, — сказала она, — разве можно было так глупо обойтись с куклой? Но если бы вы тогда нашли мою мать, она бы научила вас простому средству. Вашей подруге надо было искренне извиниться перед куклой, которую она обидела, и все было бы в полном порядке. Эти куклы — очень понятливые и чувствительные создания, особенно те, в ком живет дух детей. Но если она не извинилась, то вся ее жизнь, несомненно, превратилась в одно большое несчастье.
Я бегом бросился домой и отыскал куклу, которую хранил в буфете. Я понимал, что мне надо вернуться в родной город и найти Ханну, невзирая на риск. На следующее утро я уже был там. Мое воссоединение с оставшимися в живых родными было, как вы можете себе представить, несказанно радостным. Что касается отца Ханны, то он, как я узнал, уже умер и не представлял для меня никакой опасности. Умер и торговец углем Хольцман. Его сын, муж Ханны, унаследовал все его состояние. Но когда я приехал в их большой дом, то нашел его покинутым и заколоченным. Смотритель сказал мне, что супружеская пара, жившая здесь, влачила поистине жалкое существование. Все четверо детей фрау Ханны умерли в младенчестве. Торговля углем, на которой зиждилось их благосостояние, пришла в упадок. Эти двое переехали в скромную наемную квартиру на Нидергассе, где жили, зарабатывая на хлеб починкой одежды.
Пробежав почти все дома на Нидергассе, я наконец нашел тот, который искал. На стук в двери показалась достойная жалости фигура мужа Ханны, высохшего и исхудавшего. Он оказался слишком слаб, чтобы проявить хоть какие-то эмоции, когда узнал, кто я такой. Я сказал, что они с Ханной будут спасены, если он немедленно позволит мне переговорить с его женой, но он сказал, что это невозможно. С этими словами Хольцман показал мне записку, которую нашел в то утро. Я до сих пор помню каждое ее слово:
