Клара подняла голову, и ее лицо озарилось застенчивой радостью.
— О да! Пожалуйста, приходите. Мы всегда вас ждем.
— Обязательно приду. А пока до свидания.
— Удачи вам, мисс Брилли!
Брилли стремительно зашагала вниз по дороге вдоль гавани. Совершенно неожиданно ей вспомнилась вдруг строчка из дневника Торы Джоданн: «Я оберегаю слабых мира сего». Тора писала не часто, никогда не вдавалась в подробности, но слова ее почему-то надолго оседали в памяти. Ее дневник был потрепанным и измятым и много раз переписывался. Определить период ее жизни представлялось для Брилли невозможным. Другие колдуньи — обитатели пещеры — занимались алхимией и врачебными науками, упоминали в своих дневниках политические события в Ярваннете, свидетелями которых являлись. Тора писала кратко и от души, не доводя повествования до логического завершения.
Некоторые из авторов дневников называли Тору умалишенной, другие рьяно защищали ее. Кое-кто считал даже, что она застала времена Великого Бедствия и первой поселилась в пещере колдунов. Так или иначе, но никто не мог остаться равнодушным к ее записям.
Дойдя до края гавани, Брилли остановилась и взглянула на лестницу, ведущую к шумной городской улице. По ступеням сновали люди — лавочники, моряки, торговки рыбой. На широком поручне двигались, сливаясь и тут же расходясь, их тени — быстрые, медленные, отбрасываемые в свете двух солнц. Деревянная лестница равномерно покачивалась под людьми, вписываясь в странный ритм движения теней. И под всем этим шумело, как обычно, никогда не смолкавшее море. «А кого оберегаю я?» — думала Брилли, чувствуя, что колдовство набирает в ней силу.
Она воспринимала поток прохожих как стремительную реку с множеством водоворотов, как сотню отблесков яркого луча солнца. Мысли людей завораживали, и она внимательно вслушивалась в каждую из них. В другие дни, когда проникновение в чужое сознание начинало давить на нее и сбивать с толку, девушке ничего не стоило перенестись в воображении в свое верное убежище — колдовскую пещеру, где царили мир и покой. Но сегодня…
Сегодня колдунье не давал покоя странный вопрос: кого оберегает она? Вон того портного с перекошенным лицом и неугасимой ненавистью в сердце? Торговку, не раз битую судьбой, вымещающую скопившуюся в душе злобу на соседе? Мальчика-слугу, обворовавшего когда-то собственного хозяина?
Все эти люди принадлежали к народу аллемани, но только их и знала в своей жизни Брилли. Верховные лорды, уничтожившие много лет назад шари'а, покоились в могилах, а этот люд был ни в чем не повинен. Она сделала шаг вперед и, спустившись по лестнице, смешалась с толпой.
«Кого оберегаю я? — не шло у нее из головы. — Всех». Она пересекла весь город и достигла дороги, что вела к замку Ярваннет. Здесь тоже встречались люди, но мысли их занимали другого рода тревоги и печали. Наряды прохожих в отличие от простых одежд портового сброда ласкали глаз: из парчи и бархата, искусно пошитые, они идеально сидели на владельцах. Сбруи здешних лошадей украшали не разноцветные ленты, а золотые и серебряные гвоздики.
Брилли отступила в траву, давая дорогу еще одной светской компании, потом — второй раз, пропуская отряд солдат с поблескивающими в свете солнц копьями и мечами.
Мимо прогромыхала повозка с провизией, и она проводила взглядом молодого возничего с поводьями в руках. Он думал о том, что проголодался, об обещании помощника управляющего обучить его владению мечом будущей весной, об улыбке девушки-служанки.
Дневная звезда на небе уже миновала зенит и светила теперь с противоположной стороны на стены замка.
Перед последним подъемом по мосту в трехстах ярдах от главных ворот Брилли присела на камень, чтобы передохнуть и полюбоваться массивной белой крепостью. Придерживая широкополую шляпу, крепко сжимая посох тонкими пальцами, она прислушалась. Из-за могучих стен Мелфаллана раздавался гул едва различимых беспокойных мыслей и эмоций, изменчивых, как ритм прибоя, как шум ветра, как песнь жаворонка в вышине.
На дорогу вышли другие солдаты, за ними следом — еще одна группа гуляющих в изысканных ярких нарядах. Брилли улавливала обрывки дум, переживания каждого из проходивших мимо людей.
«Когда я состарюсь, — с улыбкой подумала она, надвинув на глаза широкополую шляпу, — я вот так же буду сидеть на камне, сидеть подолгу, прислушиваясь к прохожим, окунаясь время от времени в старческую дремоту. Дети станут смеяться над чудаковатой старушкой, станут кричать мне: „Вставай, бабушка! Хорош спать!“ Я открою глаза, непонимающе заморгаю, старая и дряхлая, еще больше веселя ребятню. Они побегут прочь, подпрыгивая и хохоча, их звонкие сильные юные голоса эхом отзовутся в моих старческих ушах…»
«Когда я состарюсь…»
«Я оберегаю людей!» — с неожиданной силой и твердостью пронеслось в ее голове, и Брилли крепче сжала посох.
Ее мать отказалась от дара, отреклась таким образом от своего предназначения, от колдовства, от принадлежности к народу шари'а. Возможно, и другие, если таковые существовали где бы то ни было, поступали так же, желая уберечься от неумолимого и жестокого суда Верховных лордов. Брилли вдохнула полной грудью и улыбнулась. Однажды в такой же вот солнечный день она сделала другой выбор — лечить людей при помощи своей магии.
С чувством радости и удовлетворения Брилли терпеливо ждала Зова.
2
Граф Мелфаллан Коуртрей сидел в одиночестве в своем кабинете в башне и рассеянно смотрел в окно. Высокие рамы с прозрачными стеклами были раскрыты, свежий бриз и утренний солнечный свет беспрепятственно проникали в помещение. Откуда-то снизу со стороны внутреннего двора до графа доносились звуки голосов, сопровождаемые громкими шагами стражника, а вдалеке, как обычно, ласково шептались волны широкой тиольской гавани. Этот край — состояние его и благополучие — зависел от морской торговли и рыболовства. Океан, по сути, влиял на все сферы жизни здешнего народа. И хотя Мелфаллан не отличался особенной набожностью, он находил эту зависимость вполне удобной: Отец Океан правил судьбами аллемани со времен Основания и защищал эти земли своим вечным присутствием.
Единственное, что до сих пор не давало покоя Мелфаллану, так это странная смерть графа Одрика — смерть, которую Океан не смог предотвратить. Его дед умер прошлой весной при весьма загадочных обстоятельствах. Мелфаллан подозревал, что его отравили, но не имел никаких доказательств. Придворная целительница сказала, что подобное не исключено, но подтвердить или опровергнуть эту догадку при помощи каких-либо фактов граф не смог. Конечно, Одрик был уже стар, в таком возрасте люди умирают от болезней, от внезапных приступов, от утраты жизненных сил. Его дед подобно всем остальным являлся обычным смертным, несмотря на талант незаурядного правителя. В официальном заключении записали: «Граф Одрик скоропостижно скончался от острого приступа кишечного заболевания». Никого ни в чем не обвинили, никто не занимался расследованием.
Мелфаллан постоянно дополнял в мыслях официальное заключение, называя некоторых людей — а именно кое-кого из своих лордов — как причастных к гибели Одрика. Кто бы ни добавил яд в чашу его деда, задумка гнусного преступления исходила, по мнению Мелфаллана, от Теджара, герцога дархельского. В любом случае Теджар нисколько не скорбел по умершему графу. Он открыто ненавидел Одрика, потому как терпеть не мог большинство главных лордов своего отца и предпочитал водить дружбу с представителями низшей знати Ингала. Судьбы этих людей напрямую зависели от его собственной благосклонности. Таким образом двор Дархеля целенаправленно и осознанно превращался в скопление интриганов, низкопоклонников и лжецов. Дед Мелфаллана не раз высказывал Теджару свое неодобрение, но добился лишь возросшей ненависти по отношению к себе. Одрик всегда был честен и прям и не желал меняться.
«Я скучаю по тебе, дед, как же сильно я скучаю!» — подумал Мелфаллан, позволяя привычной печальной волне наполнить душу.
Со дня смерти Одрика миновало целых шесть месяцев, но боль утраты не отступала, продолжая жечь сердце, постоянно витая где-то рядом. Мелфаллан все время прислушивался, тщетно и по-глупому надеясь
