– Давай,– согласился он.– Только не здесь.
– Моя комната – рядом,– сказал парень.– Если господин не побрезгует…
– Не побрезгую.– Алый поднялся.– Пошли.
Тысяцкий Шорг Белый подъехал чуть позже Хархаздагала. С ним была пара охотничьих псов, натасканных на крупную дичь. Развилка, на которой они встретились, находилась в шести милях от Великондара на опушке старого леса. Лес принадлежал Императору, и охотиться в нем было запрещено. Но какой егерь посмеет остановить человека с поясом тысяцкого!
– С твоим парнем улажено,– сказал Шорг.– Я взял его. Десятником, как ты советовал.
– Трудно было? – спросил горец.– Этот недоносок Акка много с тебя содрал?
– Нисколько.– Шорг ухмыльнулся.– Приказ Императора. Он меня еще и уговаривал. Так что найдешь завтра своего парня в казармах моей тысячи.
Хархаздагал покачал головой.
– Я свое дело сделал. Ты что же, впрямь охотиться собрался? – Самериец кивнул на собак.
– А ты – нет? – удивился тысяцкий.– Почему бы двум старым друзьям не завалить для развлечения кабанчика?
– И то верно,– согласился Хархаздагал.
Два всадника свернули в лес. Через некоторое время из чащи раздался звонкий лай гончих, взявших след. В императорском лесу хорошая охота.
Три человека стояли на северном берегу Карна. Один – высокий, в синем плаще из дорогой шерсти, с длинными распущенными волосами и лицом, по которому невозможно определить возраст. Второй – широкоплечий, закованный в железо воин. Третий – невзрачный, приземистый, с клочковатой бородой и засаленной косой, закрученной на затылке причудливым узлом. В мочке уха его болталась дешевая бронзовая серьга, на левой руке не хватало двух пальцев. С точки зрения постороннего наблюдателя, приземистый выглядел нищим, выпрашивающим подаяние.
Впрочем, посторонних наблюдателей не было. Четверо рыбаков, возившихся с сетью чуть поодаль, словно бы не видели странную троицу. И, что еще более странно, не видел ее и эгеринский пограничник, опершийся на копье буквально в двух шагах.
– Будешь моими глазами в Великондаре,– сказал маг приземистому.– Ты будешь так же тих, как полет совы. Ты понял меня, Ашшикун?
– Я понял, великий. Я – твои глаза и уши. Я – прах твоих мыслей.
Доля иронии, прятавшаяся в голосе приземистого, была почти неощутима, но жрец Аша уловил ее.
– Страшись моего гнева, Ашшикун! – прошипел он.
– Я – червь, великий! – Ашшикун согнулся до земли.
– Пошел! – резко произнес маг и полоснул воздух ладонью.
Взвихрившийся смерч подхватил приземистого и поволок его, дергающегося, словно кукла-марионетка, вверх, в розовое предзакатное небо.
– Он смеется над тобой, господин,– заметил Карашшер.
– Я позволяю ему думать, что он смеется надо мной! – отрезал маг.– Пойди приведи коней.
– А может, ты и нас перенесешь по воздуху, господин? – предложил Карашшер.– Ты можешь?
– Тебе не понравится.– Усмешка мага несла тень излучаемого им ужаса.
– Позволь спросить, господин: а сам я больше не вернусь в Великондар?
Маг насмешливо посмотрел на своего слугу:
– Тебе понравилось быть Алым?
«Уж получше, чем в твоем подземелье!» – подумал Карашшер.
Но вслух не сказал. Впрочем, жрец Аша всегда мог прочесть его мысли.
– Нет,– отрезал маг.– Ты останешься со мной. А теперь иди за лошадьми.
Карашшер поклонился и пошел вверх по дороге, а маг остался на месте. Его по-прежнему никто не замечал. Ни его, ни сотворенного им чуда.
«Незримое правит, зримое служит»,– гласила мудрость Аша, и слуга Мудрого бога никогда не забывал он этом.
Незримое правит…
13
Жрец наметанным глазом окинул священную отару и громко обратился к богу, чтобы тот указал, какую именно овцу следует выбрать для гадания. Ашшур, как обычно, указал на самую жирную. Два дюжих помощника под свирепый лай привязанных овчарок выволокли избранницу на удобное место, разложили, и жрец, с ловкостью, приобретаемой только длительной практикой, вспорол ей брюхо. Пока овца издыхала, жрец бормотал молитвы и искоса поглядывал на бумажку с одним-единственным вопросом.
Царь царей Йорганкеш, спешившись, наблюдал за гадателем. На худом породистом лице Императора застыло редкое сочетание нетерпения и скуки.
Бедное животное дернулось в последний раз, и жрец приступил к работе. Вывалив на травку овечьи кишки, он самым тщательным образом изучил их, многозначительно бормоча и тоном показывая то одобрение, то – наоборот. Йорганкеш недовольно сопел. Он видел только кучу вонючих потрохов, не больше. Иное дело, когда года три назад, еще в те времена, когда он был только наследником, Йорганкешу показали безногого теленка. Тут все ясно, и пожар, который случился спустя месяц, был, можно сказать, предопределен.
Жрец оставил в покое кишки и перешел к прочим органам. Сердце и селезенка прошли без вопросов, а вот при виде печени гадатель испустил горестный крик, похожий на вопль возбужденной кошки. Подскочил, сунул кусок сырого овечьего мяса под нос Йорганкешу и, тыча окровавленным пальцем, заголосил: мол, Ашшур сулит беду! Большую беду!
– С чего ты взял? – спросил Император, брезгливо отстраняясь.
– Пятно!– воскликнул жрец.– Черное пятно тьмы над Вратами Благоденствия!
Йорганкеш посмотрел: печенка как печенка. Ну да, есть какое-то пятнышко. Вроде бы.
Жрец кликнул помощников: одному вручил злополучную печень, второго прихватил с собой и враскорячку, как гусь, потрусил в храм. Йорганкеш хмуро разглядывал выпотрошенную овцу, вокруг которой толклись изумрудные мухи, и думал: хорошо, что он оставил свиту за пределами храмового луга. Еще он думал, что простого гадателя, не жреца Ашшура, за дурное знамение он попросту велел бы прирезать – и делу конец.
Жрец вернулся с обломком бурой черепицы. Следом тащился помощник, неся камень размером с голову младенца.
Камень оказался растрескавшимся от времени слепком печени из черной глины, а черепица – древней, добумажных времен, табличкой с клинописными знаками. Жрец сунул табличку под нос Царю царей и потребовал, чтоб сам убедился: беда не за горами.
Йорганкеш, который и так знал, что беда не за горами, а как раз с другой стороны, что, собственно, и есть основная проблема, тупо глядел на неровные черточки. Он все больше уверялся: его пытаются выставить дураком.
Тут жрец отобрал у помощника глиняную печень и продемонстрировал нарисованное на ней пятно.
– Две тысячи лет! – возгласил он торжественно.– Две тысячи лет этому слепку, но бог сохранил его для тебя.
Затем гадатель положил слепок на траву, настоящую печень – рядом, и Император убедился: пятна располагаются одинаково.
Это его проняло.
Он вытащил кошелек и протянул жрецу.
– Язык! – многозначительно произнес Император и поднял палец.
Гадатель подхватил мешок окровавленными руками и быстро закивал.
«Если бы и само несчастье можно было утаить, как дурное предзнаменование…– с тоской подумал Йорганкеш.– Какой, о Ашшур, в этом году печальный праздник».
Праздник стал еще более печальным, когда, возвратившись в Дивный город, Император узнал, что во время священного праздника богопротивные фетсы без боя заняли Гарвиш.
Начальник второй сотни из тысячи военачальника Шорга, куда Фаргал был
