перешейку. Сперва надо вернуться на прежнее место и запечатать фиорд. Ясна картина?
— Создать дополнительный водный поток?
— Именно. Когда мы закроем фиорд, то старая вулканическая граница между Коста-дель-Соль и Африкой образует естественную плотину. Что-то вроде порога, может быть, в двести пятьдесят километров, но невысокого и не слишком широкого. Болото лежит севернее и питается притоком из той испанской реки. Какова глубина фиорда? Метров сто?.. Одним словом, если его перекрыть, получится очень длинная плотина. И не такая твердая, как скальные породы Гибралтара, — все больше пепел да лава.
— Ты не находишь, Стейн, что в Пустой Земле мы будем в большей безопасности, чем в Бордо? — заметила Сьюки. — Ведь еще не поздно…
— Я, кажется, поняла, — кивнула Фелиция. — Когда плотина обеспечит хорошую подпитку, я вскрою перешеек.
— А пупок не развяжется?
— Погоди, громила, увидишь. Ты уверен, что плотина продержится, пока мы сюда долетим?
— Должна. Если твои таланты — не одно хвастовство, то ты сможешь ее залатать, как только она начнет трескаться.
— Решено! Айда к фиорду, и я вам покажу, на что способна. — Фелиция принялась манипулировать с тепловым генератором. Шар быстро набрал высоту.
— Но Фелицию мы не можем взять в Пустую Землю, — встревожилась Сьюки.
— Насилию нет входа в мирное царство Агарты. Туда являются только с добром. А что станется с ней, если мы ее покинем? Бедная Фелиция! Одна среди трупов!
Стейн ласково потрепал жену по плечу.
— Ты отдыхай, Сью. Вздремни чуток. Не тревожься о Пустой Земле и о Фелиции. Теперь я беру на себя все заботы.
У Сьюки задрожали губы.
— Жаль, Фелиция, что мы не сможем взять тебя с собой. Стейн теперь изменился. Стал мягкий, добрый. Его впустят. А тебя нет… Давай прямо сейчас полетим в Агарту, Стейн. Я не хочу больше ждать.
— Скоро полетим, — заверил он ее. — Поспи. — Он поудобнее устроил ее на полу корзины.
Творческие метафункции Фелиции столкнули две воздушные массы разного давления. Подул ветер с Атлантики, неся шар прямо к фиорду. Глаза юной спортсменки сияли.
— Сейчас поддам газу, и мы поспеем туда до обеда. Ты уверен, Стейни, что эта штука сработает?
— Когда клинкерная дамба лопнет, оба потока вместе создадут страшный напор для узенькой Южной Лагуны. Старик Ной наверняка бы в штаны наложил.
Сьюки уткнулась лицом в ладони. В глубине черного кошмара сверкнул вдруг луч надежды. Элизабет! С помощью нового золотого торквеса, быть может, она сумеет…
«Дура!» (Сьюки передернулась.) «Ты что, думаешь, я не предвидела этого?»
«Ты не достанешь меня!»
«Да я так тебя стреножу, что ты плюнуть не посмеешь без моего ведома!»
«Там, куда я убегу, тебе ни за что до меня не добраться!»
«Предупредить их решила, да? Лживая дрянь! Да на дне своей глупой добродетельной душонки ты хочешь этого не меньше, чем я!»
«Нет, нет, нет!»
«Да, да, да!»
Бежать…
Сьюки потянула за собой Стейна, но без торквеса он уже не был послушен, как ребенок. Она могла только просить, умолять, взывать к его не обремененному метафункциями разуму и надеяться, что он все- таки передумает, все-таки последует за ней.
Там, внизу, путь в Агарту, должно быть, еще открыт.
Хоть какое-то занятие, не требующее передвижения на сломанных ногах с грубо наложенными шинами!.. Бэзил, когда не спал, ковырял стену камеры ложкой из небьющегося стекла.
За семь дней он проделал ямку почти на пятнадцать сантиметров в длину, четыре в высоту и один в глубину. Во время одного из последних просветлений вождь Бурке наказал ему:
— Работай! Когда ты пробьешь отверстие, мы сможем выбросить наружу записку: «Помогите! Я пленник в крепости плиоценовой Земли».
Но на том и кончились его героические жесты; больше Бурке уже не выходил из беспамятства, в своих речах величал его не иначе, как «господин адвокат», и выкрикивал пламенные тирады, очевидно, припоминая свою судейскую практику. Бред Амери был не столь громогласным, она лишь выбирала более жестокие, мстительные псалмы, когда муки от ожогов становились совсем уж нестерпимы. На десятый день заключения и монахиня, и американский индеец затихли: должно быть, уже не находили в себе сил говорить. Бэзилу оставалось (поскольку только один их его переломов был открытым и даже гангрена еще не началась) забирать баланду, подаваемую один раз в день через вертящееся зарешеченное окошко, обменивать полную парашу на пустую и ухаживать за умирающими друзьями, насколько это позволяла кромешная тьма.
Выполнив ежедневные унылые обязанности дежурного по камере, он усаживался ковырять прорезь для послания.
Иногда, превозмогая боль, Бэзил задремывал и видел сны.
В них он снова был выпускником Оксфорда, поклонником Изиды, спорил до хрипоты с другими студентами по поводу всяких эзотерических тонкостей и даже ходил в горы, но — увы! — ни разу не долез до вершины плиоценового Эвереста!
Возможно, и странная женщина лишь приснилась ему.
Она была одета в красное с черным платье из металлизированной ткани, все расшитое бисером, а на голове у нее красовался похожий на крылья бабочки головной убор в стиле пятнадцатого века, тоже весь расшитый. Строго говоря, это была не женщина, но и не тануска, у нее словно было два лица — одно миловидное, другое странное, гротескное. Он тактично попытался предупредить ее о параше, когда она проникла сквозь каменную стену в камеру и наполнила ее невыразимым сиянием, но, как все видения, незнакомка лишь загадочно улыбнулась.
— Что ж, чем могу быть полезен? — спросил Бэзил, приподнимаясь на локте.
— Как ни удивительно, вы действительно можете быть полезны, — отозвалась та. — И вы, и ваши друзья.
— Вот это вряд ли, — вздохнул Бэзил. — Вы же видите, они, так сказать, на смертном одре. А моя левая нога, кажется, уже отмирает. Там, где торчат наружу осколки малой берцовой кости, уже чувствуется гнилостный запах.
Из дорогого, как и весь ее наряд, заплечного мешка она извлекла довольно увесистый рулон тонкой прозрачной пленки, вроде полиэтиленовой. Без церемоний опустилась на колени среди мусора, плесени и экскрементов и начала заворачивать бесчувственную Амери в эту пленку; когда монахиня была упакована, точно вырезка в мясной лавке, незнакомка проделала то же самое с вождем Бурке.
— Да нет, — запротестовал Бэзил, — они пока еще дышат. А так задохнутся до смерти.
— Кожа приносит жизнь, а не смерть, — ответила странная посетительница. — Вы нужны мне живыми. Теперь усните и не бойтесь, когда проснетесь, на вас уже не будет серых торквесов.
Не успел он рта раскрыть, как она и его окутала пленкой, и сон о ней улетел куда-то вместе с Амери, Жаворонком, узилищем и всем прочим.
Пока Фелиция готовилась к взрыву фиорда, Стейн заново переживал свой плиоценовый опыт, как какую-то несостоявшуюся драму.
Все, что он испытал здесь, было еще более диким и ярким, чем та карнавальная шутка, благодаря которой его схватили в расцвете юности, отшвырнули прочь с дороги, сбросили в какой-то колодец; но если подумать хорошенько, жизнь в изгнании оказалась дьявольской фикцией. Кровопускание в Надвратном Замке, лихорадочная вереница снов, достигшая своего апогея во время глубинной коррекции Элизабет и Сьюки, банкет-аукцион, битва со зверем на арене, убийство танцующей хищницы, охота на Делбета — бред! Он ждал, что со дня на день, с минуты на минуту его участие в этом шоу окончится, он снова облачится в костюм викинга и выйдет через временной портал в реальный мир двадцать второго столетия.
