– Проводи меня... к этому... – и чуть ли не бегом бросился по тропинке к дому.
У крыльца парадного входа их дожидались Данила, Федот и еще один, лет тридцати, мужчина, одетый чисто, почти по-господски.
– С приездом, барин, – поклонился он. – Родиону Георгиевичу доложить о вас?
– Не надо. – Молодой человек пожал ему руку. – Что скажешь, Петр?
– Завтра стряпчих ждем, – ответил тот угрюмо, – или послезавтра. Вы хорошо сделали, что раньше появились.
– Это ничего не меняет, – ответил Александр, – все без меня давно решили, описали и прибрали к рукам. Теперь я здесь никто. – Он поднял голову и обвел взглядом окна дома. – Завтра утром я уеду. Сестру заберу...
– Господь с тобой, батюшка! – всполошилась нянька. – Куда ж ты ее повезешь? Без средств, без жилья? Махонькая она, ей дом нужен!
– Какой дом? – спросил Александр тоскливо. – Этот, что ли? Так это теперь чужой дом! И Полина никому здесь не нужна. И тебе, голубушка, тоже надо место искать! И тебе, Петр, и тебе, Данила.
– Знамо дело, – вздохнул Данила. – Барон небось своих прислужников привезет!
Александр посмотрел на Федота.
– Поедешь со мной? Мне нужен помощник!
Он не сказал «слуга», и это явно понравилось Федотке, потому что он тотчас ответил:
– Знамо дело! Куда прикажете?
– Завтра рано утром отправимся. Проследи, чтобы мои вещи не разбирали. Я уже предупредил возницу, что с ним в город вернемся. – Он перевел взгляд на няньку. – Собери Полину. Посмотри, чтобы тепло была одета. И провизии приготовьте дня на два, а лучше на три.
– Сашенька, – запричитала старушка, – куда спешить? Поживи, отдохни, никто же тебя не посмеет прогнать при живом батюшке. До весны доживешь, а там, может, дело решится. Того гляди, Родиона Георгиевич оклемается и признает тебя и Полюшку...
Молодой человек смерил стоявших перед ним слуг хмурым взглядом, но ничего не ответил, только снова прошелся взглядом по окнам и перевел его на няньку.
– Проводи меня... к нему! Где он лежит?
– Да где ж ему лежать? – удивилась нянька. – В покоях своих, на втором этаже. В тех, что возле кабинету.
– Все равно проводи, – насупился Александр. Он не хотел признаваться, что испытывает неподдельный страх. Его отец, известный по всю округу самодур, получивший в наследство от родителя, верного сподвижника графа Аракчеева, любовь к барабанному бою и шпицрутенам и воспринявший как личную оплеуху сообщение об освобождении крестьян от крепостной зависимости, был точной копией своего отца, барона Георгия фон Блазе. Сын мелкопоместного дворянина, барон получил свой титул не по наследству, а за заслуги перед Отечеством по протекции самого Аракчеева. И очень гордился тем, что, подобно графу, тоже «на медные деньги учен» и не знает ни одного иностранного языка, кроме родного – немецкого, и то с горем пополам.
Но Георгий фон Блазе, ярый крепостник и первейший исполнитель воли своего кумира, не смог простить Аракчееву разработанный тем проект отмены крепостного права в России, гораздо более достойный, чем тот, который осуществили через сорок с лишним лет. Дед Александра позволил себе крайне дерзко разговаривать со всесильным временщиком, за что был сослан в Сибирь, но без лишения прав, сословных привилегий и имущества.
Сюда, в Покровское, он прибыл полсотни лет назад с гигантским обозом в две тысячи подвод, грузовых фур, бричек, карет, рыдванов, огромным стадом коров и табунами лошадей. Современники, свидетели печального исхода барона фон Блазе в Сибирь, сравнивали его с нашествием гуннов, только в обратном направлении, а самого барона – с Аттилой: почти всю дорогу он проделал в седле, во главе длинной колонны поселян, одетых в военные мундиры. Именно в Покровском он осуществил давнюю мечту – выстроил свою жизнь и жизнь своих крепостных, которых в Сибири прежде отродясь не водилось, по законам военных поселений, отцом которых являлся граф Аракчеев.
Вся жизнь в Покровском на протяжении двадцати лет, пока крестьяне не взбунтовались и не убили ненавистного им хозяина, подчинялась строго установленным правилам и дисциплине. Крестьяне в поле работали под присмотром капралов, которых барон назначал по собственному выбору. Рано утром вставали, ели, ложились спать по сигналу дудки и барабанному бою. Даже печи растапливали одновременно, а ночью запрещалось зажигать свет в избах. Тяжелый труд в сочетании с палочной муштрой изматывал крестьян, приводил к болезням и ранним смертям. Дети начинали свою службу с семи лет и тянули эту лямку почти наравне со взрослыми.
Барон, скучавший и страдавший от невозможности проявить себя более масштабно, был горазд на всяческие забавы. Особое удовольствие ему доставляло составление семейных пар. Он тасовал женихов и невест, как карты в колоде, согласно своим прихотям и капризам, не отказывался от «права первой ночи», которая порой растягивалась на неделю, если невеста была молода и хороша собой. Впрочем, особое наслаждение он испытывал, врываясь в избу, где находились в тот час молодожены, и приказывая на его глазах заниматься тем, чем обычно занимаются новобрачные, когда их оставят одних. И если они отказывались или жених от испуга проявлял свою беспомощность, виновных наказывали на конюшне шпицрутенами.
Единственной заслугой деда оказалась безукоризненная чистота на улицах и в избах, а также поголовная грамотность крестьян мужского пола, которые с малых лет обучались в школе, где царили тот же солдатский дух и палочная дисциплина.
Наконец терпение крестьян лопнуло. Барона подкараулили в лесу и проломили ему голову кузнечным молотом. Неизвестных злоумышленников так и не сумели изловить, а барон скончался не в собственной постели, как положено именитому дворянину, и не на поле брани, как свойственно бывает офицерам его величества, а в грязной луже на дороге. Но за его убийство поплатились многие. Сын убитого барона Родион призвал на помощь военную команду и казаков. Расследование учинили быстрое, и тридцать человек, объявленных самыми злостными мятежниками, прогнали сквозь строй, отчего половина из них сразу или чуть позже скончались.
За подобное самоуправство барон фон Блазе-второй получил строгое порицание из уст самого губернатора, на том все и закончилось. Правда, наследнику не удалось в полной мере восстановить те жесткие порядки, которые царили при его батюшке: наступили другие, более просвещенные времена. А с отменой крепостного права барон и вовсе утратил власть над своими бывшими крестьянами. Правда, весьма преуспел в делах, сумев за короткий срок прибрать к своим рукам все наиболее выгодные промыслы на севере губернии. Но от самодурства не избавился, теперь его жертвами стали домашние да слуги, которых он держал в вечном страхе и в черном теле.
Родион фон Блазе был высоким краснолицым человеком, с мясистым лицом и тяжелым подбородком. Огромный рот, нависший лоб, широкий, искривленный от удара отцовского кулака нос, маленькие глубоко посаженные глаза... Более всего он смахивал на обезьяну в мундире павловских времен, и не зря получил от соседей кличку Гамадрила. Никто не знал точно, что она означает, но Александр, научившись читать, вскоре обнаружил в одной из книг, что гамадрил – порода обезьян, а всмотревшись в картинку, изображающую лохматого тропического обитателя, нашел несомненное сходство со своим родителем.
Сын страшно боялся, что внешне будет походить на своего отца, но благодаря всевышнему унаследовал черты своей матушки. Анна Николаевна была из крепостных барона, но благодаря своей красоте и недюжинному уму избежала жалкой участи остальных крестьянок. Более двадцати лет младший фон Блазе прожил с ней в гражданском браке. Анна Николаевна родила ему двух детей, которых Родион Георгиевич по-своему любил и обещал признать их по закону, передать сыну титул барона и отписать ему все имущество, движимое и недвижимое. В родстве он имел только одного кузена и несколько племянников, которых никогда в своей жизни не видел. Те проживали в Курляндии и влачили почти нищенское существование, а состояние барона исчислялось уже многими сотнями тысяч рублей и день ото дня продолжало расти.
И вот теперь этот человек, громкоголосый, наводивший страх на всю округу, большой любитель устроить выволочку всем, кто подвернется под руку, скорый на ногу и на подъем, превратился в
