всем догадался.
— И такие гипнотические воздействия… скажем так, на толпу — их может проводить гипнотизер, шаман, или давайте назовем такого человека по-современному: оператор?..
— Предполагаю, что да.
— Пофантазируем, Александр Васильевич. Благодаря вашим научным изысканиям может стать реальностью
— как сказать? — моделирование разных состояний толпы: ее гнев, ярость или наоборот, любовь, чувство всеобщего счастья. Или пассивность, апатия, безразличие ко всему.
— Если в принципе возможен такой массовый гипноз… Если есть магический механизм его создания, то и все перечисленные вами состояния вероятны.
— Браво! Браво, дорогой Александр Васильевич! — товарищ Блюмкин по-хозяйски разлил в рюмки водку. — По такому случаю не грех и по маленькой — за галстук! Вы как, не против?
— Извольте…
— Но сначала, профессор, у меня к вам деловое предложение.
Опять щелкнули замки портфеля в руках Константина Константиновича, появился почтовый конверт, на котором размашистым крупным почерком было написано: «Наркому просвещения А. В. Луначарскому». Почерк показался Александру Васильевичу знакомым.
— Многоуважаемый профессор и, безусловно, будущий академик! — В голосе «Владимирова» звучали пафосные нотки. — Не кажется ли вам, что вы засиделись в этой глуши? Не пора ли в столицы, в Питер или в Москву?
Профессор Барченко решил принять правила игры. В последнее время его часто посещала горькая, загоняющая в тупик мысль: «Неужели тот разговор с Картузовым — о возможной экспедиции в поисках Шамбалы, которую профинансирует государство рабочих и крестьян, — блеф? Нужна им была информация о людях бывшей России, причастных к этой проблеме, получили, поманив пряником, и бросили». За все эти годы — ни одного даже намека на продолжение… Чего?
— Почему вы не отвечаете, Александр Васильевич? О чем задумались?
— Вы спрашиваете, засиделся ли я здесь? Да, засиделся! Не пора ли мне в столицы? Пора! Все, что я намечал здесь сделать, осуществлено.
— Прекрасно! — воскликнул «Константин Константинович» прямо-таки с восторгом. — Превосходно! — Хитро прищурившись, лукаво глядя на ученого, столичный гость спросил: — Скажите, вам такое имя что- нибудь говорит: Иероним Есенский?
— Еще бы! Писатель, мистик. Вместе в питерских журналах сотрудничали. Его романы на оккультные темы… Что говорить? Мы тогда — ну, до всего… были с нашими сочинениями весьма популярны у читающей публики. Иероним!.. Как же! Встречались, приятельствовали. Большой был любитель дружеских застолий…
— Вот-вот! — прервал поток воспоминаний профессора Яков Григорьевич. Он действительно спешил. — А сейчас товарищ Есенский самый авторитетный эксперт наркома просвещения по всяким деликатным делам: нетрадиционная наука, альтернативная, как он говорит, философия, магия и прочее такое, — на стол перед Барченко лег конверт. — Вот! Рекомендация вашего друга-писателя!
— Какая рекомендация? — опешил профессор Барченко.
— Референт Есенский горячо рекомендует наркому просвещения Луначарскому принять вас на ответственную работу по его ведомству, с учетом ваших интересов.
— Но каким образом? — перебил изумленный ученый.
— Сочетание двух факторов, — скромно сказал Блюмкин, — наша инициатива и горячая симпатия к вам Иеронима Ильича. Договоримся так. Конверт не запечатан. Ознакомьтесь, прочитайте. Подумайте. Все взвесьте и принимайте решение. Завтра утром я забегу. Если «да» — вместе отправимся в белокаменную. А сейчас — последнюю рюмку за удачу.
Оставшись один, Александр Васильевич несколько раз прочитал рекомендацию. Она состояла из одних превосходных степеней и восклицательных знаков.
«Ну, Иеронимушка! Ну, удивил!..»
Искушение было слишком велико.
Действительно, рекомендательное письмо Иеронима Есенского возымело воистину волшебное действие. Александр Васильевич Барченко был благожелательно принят наркомом просвещения Луначарским, обласкан: в просторном кабинете Анатолия Васильевича, достопримечательностью которого было обилие книг, все больше по искусству и всемирной истории, на многих языках, они проговорили несколько часов на отвлеченные от «текущего момента» темы, вторгнувшись в необъятную область оккультизма и мистики, и нарком обнаружил знание предмета, проявив немалый интерес к обсуждаемым вопросам.
Александр Васильевич Барченко получил в комиссариате просвещения должность ученого консультанта Главнауки; был обеспечен жильем — номером в Первом доме Советов, то бишь в гостинице «Метрополь»; вскоре стал заведующим биофизической лабораторией, организованной при Политехническом музее, и у него появилась возможность заниматься своими, весьма специфическими проблемами. Тем более что у мистического ученого теперь был покровитель в лице руководителя Главнауки, старого большевика Петрова, которого, как это ни странно, чрезвычайно интересовало «все это». При его горячей поддержке Александр Васильевич провел конференцию, посвященную изысканиям в области телепатии и парапсихологии. Петров же помог профессору в приобретении научного оборудования для лаборатории, и не только для нее… В этой связи отрывок из одного любопытного документа — фрагмент письма А. К. Виноградова в прокуратуру НКВД:
Я поставил перед коллегией ОГПУ вопрос об изъятии и расчленении того узла, который завязался в контрреволюционной среде Румянцевской библиотеки и душил реорганизацию.
Я представил такие документы и материалы, которые показывали, что Барченко, Тер-Оганезов, Петров, Павлович, Тарасов, Лариков и другие заняты гораздо больше вопросом организации ментальной спиритической станции в Краскове для непосредственных мистических сношений с Тибетом и Шамбалой, чем вопросами живого-страдающего культурного учреждения страны.
Автором этого письма-доноса был писатель Анатолий Виноградов, создатель достаточно популярных, особенно в тридцатые-сороковые годы, романов «Черный консул», «Три цвета времени», «Осуждение Паганини». Писательство он успешно сочетал с официальной должностью директора Румянцевской библиотеки 36 и неофициальной — секретного сотрудника ОГПУ, в просторечии сексота, то есть секретного сотрудника. В условленные дни, по вечерам, осведомитель появлялся в квартире заведующего оперативным отделом ведомства Дзержинского Якова Агранова в Милютинском переулке.
Тесен мир и причудлива судьба! В ту пору Яков Самуилович Агранов и Яков Григорьевич Блюмкин, работая в органах, находились, можно сказать, в тесном тандеме: «пасли» Александра Васильевича, и все, чем тайно занимался мистический ученый, их больше чем интересовало.
И еще одно событие произошло во время краткого пребывания Барченко в Москве. Краткого потому, что возник у профессора конфликт с академиком Ольденбургом, человеком весьма влиятельным в Главнауке: воспротивился ученый муж предоставлению Барченко — по его ходатайству — длительной и дорогостоящей командировки в Тибет…
Теперь о событии. Этим словом сам мистический ученый определил все произошедшее. Хотя по своим последствиям случившееся не вмешается в это ординарное слово.
У Главнауки был свой музейный отдел, занимавший несколько зданий в Царицынском парке.
Однажды — по наитию («Будто кто-то звал меня туда») — Александр Васильевич, приехав в музей по служебным делам, решил осмотреть его запасник, которому отвели просторное подвальное помещение. Вниз вели крутые каменные ступени.
Барченко оказался в полном одиночестве среди музейных реликвий, которым не нашлось места в экспозиции, и его никто не сопровождал (Но я ощущал некое присутствие: за мной наблюдали, меня вели. «За углом в нише», — прозвучало в моем сознании). В каменной нише действительно стояла деревянная стела — столбик, покрытый полустертыми знаками. Но даже при тусклом электрическом освещении профессор определил, что это надпись на тибетском языке.
Взяв с собой неожиданную находку («Как она попала сюда?»), ученый поспешил наверх. Хранитель музея объяснил:
