– Мерга говорит, ты все стараешься наладить машину для своего корабля.
– Машина почти готова, осталось довести до ума паровой котел да доставить все детали на верфь, – откликается Доррин, продолжая орудовать пестиком. Ивовая кора поддается плохо: вместо порошка у него получается что-то вроде мелкой стружки.
– Котлы, машины – по мне это та же магия, – бормочет Рилла, перекладывая ложкой микстуру в чашечку, наливая туда горячего сидра и размешивая снадобье. – А как дела у Лидрал?
– Ей становится лучше, но... – юноша пожимает плечами. – Иногда хочется не только любить, ждать и терпеть.
– А что, свою машину ты смастерил за пару восьмидневок? – спрашивает целительница не то сварливо, не то лукаво. – Или нашел какой-то способ получать все, что нужно, мгновенно?
– Нет, конечно, – вздыхает Доррин. – Да только от этого не легче.
Он пересыпает смесь в кисет и идет в переднюю, где возле сидящего на стуле бледного паренька стоит грузная, закутанная в линялую вязаную шаль женщина.
Паренька лихорадит. Подкрепив его прикосновением гармонии, Доррин вручает снадобье матери.
– На завтрак и ужин добавляй по две щепотки порошка в чашку с чем-нибудь горячим. Это поможет сбить жар.
– Спасибо, целитель. После каждой встречи с тобой ему становится получше, только вот ненадолго.
– Я делаю что могу.
Женщина вручает ему медяк, и он не отказывается, поскольку намерен передать монету Рилле. А та пытается уговорить больную старуху принять лекарство:
– Герд, тебе нужно это выпить.
– Так ведь гадость же, Рилла. Воняет, как гнилая рыбья требуха, а то и похуже.
– Да это же сидр с сиропом, тут и порошка-то чуть-чуть.
Герд подносит чашку ко рту, но тут же ставит обратно.
– Чуть-чуть, а воняет, как из выгребной ямы.
– Хочешь окочуриться, так и пожалуйста, – рявкает Рилла. – Жалко только, что я зря перевела ценное снадобье на такую дуреху!
– Да выпью я эту гадость, – ворчит больная. – Выпить выпью, но любить ее вовсе не обязана, – она залпом опустошает чашку и морщится.
Доррин ее прекрасно понимает. Бринн – действенное средство против вздутия живота, но его горечь ни сидром, ни сиропом не перебить.
– Скоро тебе полегчает, – заверяет Рилла, вручая женщине крошечный матерчатый квадратик. – На ночь залей этот мешочек чем-нибудь горячим и выпей.
– Обязательно?
– Вовсе нет. Можешь ничего не пить и спокойно ждать, пока у тебя кишки наизнанку не вывернет. Только боюсь, ты тогда и до меня доползти не сможешь.
– Ох, Рилла, больно уж ты строга.
Целительница фыркает.
Когда и эта больная, завернувшись в плащ, выходит за дверь на холод, Рилла поворачивается к Доррину.
– Незачем тебе было сюда являться, – повторяет она. – А ну-ка брысь! Надевай куртку и дуй в свою кузницу. У тебя своих дел по горло.
– Я прихожу сюда не потому, что делаю тебе одолжение, – возражает Доррин. – Понимаешь, как ни крути, но моя помощь Бриду оборачивается гибелью людей. Исцеляя других, я, хотя бы отчасти, восстанавливаю Равновесие.
– Так уж устроен мир, – качает головой целительница. – Иногда убийство нельзя остановить ничем, кроме убийства. Но так или иначе, на сегодня у нас здесь все, и ты можешь отправляться домой.
– Я пытаюсь найти новый, лучший способ...
– Ага... Вот еще одна закавыка.
Доррин, уже натягивая куртку, бросает на нее вопросительный взгляд.
– Новый способ вовсе не обязательно лучший.
– Ты говоришь совсем как мой отец.
– Тогда добавлю, – смеется Рилла, – что про старые способы можно сказать то же самое. Одни привержены старине, других тянет на новизну, а чтобы суметь отобрать по-настоящему лучшее и из старого, и из нового, нужны и мудрость, и сила духа. Ладно, брысь. Мне не сможем сказать, плоха или хороша твоя машина, пока ты ее не закончишь, а ты едва ли закончишь ее, ежели будешь точить тут лясы со старой целительницей.
Уже подходя к своей кузнице, Доррин вновь вспоминает ее слова и ухмыляется. Пожалуй, некоторые высказывания Риллы стоят того, чтобы занести их в тетрадь, где собраны его мысли о хаосе и гармонии.
CXXXIV
