– А может выращивание трав подсказать тебе, как их использовать? Тоже нет. Ты таков же, как и все Черные, но... – тут Рилла делает паузу. – Может, с тобой все не так плохо. Ты, по крайней мере, умеешь слушать людей, а в сочетании с твоими способностями это сулит многое. Возьмем сломанную кость, как у малютки Фризы. Чтобы она срослась, нужно соединить сломанные концы, но как ты поддерживаешь их вместе, чтобы не разошлись?
– Накладываю твердый лубок и чуток гармонизирую место стыка.
– Вот видишь. Я могу сделать первое, но для второго необходим Черный...
Ее фразу прерывает стук в дверь.
– Кто там? – спрашивает Рилла.
– Я, Верта... у меня эта проклятая бородавка.
– Заходи и скорее закрывай за собой дверь, – говорит целительница, ухмыляясь Доррину.
Тот ухмыляется в ответ. Бородавка – это, конечно, дело серьезное.
LXVII
Ближе к полудню сине-зеленое небо остается ясным, но полное безветрие сменяется легким ветерком. Отвязав Меривен от куста бузины, Доррин вскакивает в седло и направляет кобылу в сторону Дью. В левой седельной суме у него лежат три образца игрушек – фургончик, мельница с ручным рычагом и миниатюрная лесопилка. Есть кое-что и в другой суме.
Теперь, когда дорога замерзла и затвердела, Меривен чувствует себя на ней увереннее, чем в слякоть. По пути она обгоняет груженные бочонками сани, которые с трудом тянут к городу два битюга.
За мостом через Вайль, уже в черте города, Доррин предоставляет Меривен возможность нести его с той скоростью, какую она сочтет нужной, а сам расстегивает верхнюю пуговицу куртки. На Отшельничьем холод в диковину, однако ему удалось-таки научиться с ним справляться.
Все четыре трубы «Пивной Кружки» дымят вовсю. Возле трактира мальчишка-конюх с трудом сгружает с фермерских саней кипу сена, а вот попрошайки на ее обычном месте не видно. Не иначе, как спугнула стужа.
Перед мелочной лавкой пусто, однако и у Виллума из трубы идет дым. Привязав Меривен и погладив ее по шее, Доррин перекидывает через плечо сумы, вынимает из держателя посох, поднимается по ступенькам и, открыв дверь, ныряет в приятное тепло.
– Чего надо? – спрашивает тощий приказчик, глядя сквозь Доррина.
– Я Доррин. У меня есть товар, который может заинтересовать Виллума.
– В конце зимы? Не смеши! Шел бы ты, приятель...
Доррин смотрит приказчику в глаза и цедит сквозь зубы:
– Я пришел не к тебе, а к Виллуму. Ступай и доложи.
– Да... я это... сейчас спрошу, – бормочет неожиданно побледневший приказчик и суетливо удаляется в заднюю комнату. Доррин хмурится, гадая, почему некоторые люди так недоброжелательны и почему так пугаются, стоит на них нажать. Если Виллуму эти игрушки не нужны, он их не купит, но взглянуть-то можно. Зачем создавать затруднения на пустом месте?
Купец, появившийся за прилавком из-за темно-зеленой бархатной занавески, держит в руках увесистую дубовую колотушку.
– Какого тебе!.. – сердито начинает он, но тут видит коричневую рубаху под курткой и темный посох в руках. Тон его смягчается: – А, ты ведь тот кузнец, который мастерит игрушки, верно?
– Я самый. Привез показать тебе кое-какие поделки.
– Все в порядке, Роальд, – говорит Виллум работнику. – А ты, приятель... тебя вроде Дортмундом кличут...
– Доррином.
– А ты, Доррин, не обессудь. Времена нынче трудные, грабители вконец обнаглели, вот и приходится держаться настороже. Тогдашнюю твою диковину хорошо приняли в Фенарде, но теперь... – он пожимает плечами. – Сомневаюсь, чтобы у многих нашлись лишние деньги.
– Вот и у меня их нет, – говорит Доррин, поставив сумы на прилавок и открывая левую. – Эти будут попроще.
Виллум осматривает игрушки, потом берет мельницу и заводит.
– Не могу не признать, работа хорошая. Но времена сейчас тяжелые.
– Понимаю. Это значит, тебе, должно быть, нелегко добывать для торговли всякие редкости.
– Шел бы ты в купцы, Доррин, – усмехается Виллум. – Славно торгуешься, у тебя по этой части природный дар.
– Ты мне льстишь, почтеннейший.
– Едва ли. Похоже, ты знаешь, что чего стоит. Говори, сколько ты хочешь. Но имей в виду, насчет трудных времен я не шутил и заплатить много не смогу.
– Много и не запрошу. Думаю, ты сможешь выручить за каждую по полсеребреника, а то и шесть медяков.
– Шесть – это ты загнул. Могу предложить серебреник за все три штуки.
– Мало. Серебреник и два медяка – это еще куда ни шло.
