— Тогда действуйте.
Широков вышел. Проводив его взглядом, Азизов встал. Поднялся и Семин. Полковник обнял его за плечи.
— Поехали, Артемий Ильич, ко мне. Я, когда ты звонил, только в дом вошёл. Но одним, так сказать, глазом успел стол оглядеть. Поверишь, сыр видел, долму[1] видел! А по дороге потолкуем. Есть интересная мысль.
— А… работа? — неуверенно проговорил Семин.
— На час едем. На один час. Потом возвращаемся в отдел.
— Едем. — Семин улыбнулся, потёр ладони. — Я, брат, знаешь как долму люблю!
Глава третья
Обер-ефрейтор Герберт Ланге стоял в офицерском блиндаже и отвечал на вопросы своего ротного командира лейтенанта Шульца.
— Таким образом, вы, Ланге, были дневальным по взводу и дежурили в землянке вторую половину ночи?
— Да, господин лейтенант.
— Никуда не отлучались?
— Нет, господин лейтенант.
— И вы видели, как вернулся с поста ефрейтор Георг Хоманн?
— Так точно. Он сменился в два часа ночи, ввалился в землянку и стал расталкивать солдат, занявших его место на нарах.
— Ну, а дальше? — Лейтенант испытующе оглядел обер-ефрейтора, его квадратное костистое лицо, массивное туловище с прижатыми к бокам длинными, тяжёлыми руками. — Что было дальше?
— Дальше? — Ланге чуть шевельнул рукой, шире раскрыл свои большие светлые глаза. — Я не знаю, что вас интересует, господин лейтенант.
— Вы ни о чем с ним не говорили?
Ланге облизнул губы, шумно перевёл дыхание.
— Говорил, господин лейтенант.
— О чем же, Ланге?
— Да ведь он, Хоманн, только три дня как из отпуска. А мы с ним из одних и тех же мест…
— Остбург?
— Остбург, господин лейтенант.
— Гм… Так о чем же вы беседовали? Предупреждаю, обер-ефрейчор Ланге, говорить правду, не лгать! Учтите, мне кое-что известно.
— Господин лейтенант в чем-то подозревает меня? — На лице Ланге отразилось удивление, растерянность.
— Нет, нет, — быстро сказал ротный командир.
Шульц имел основания верить Ланге — исполнительному и храброму солдату. Но ни в чем ведь нельзя было упрекнуть и ефрейтора Георга Хоманна. Тот тоже считался лучшим солдатом и, кроме того, недавно спас жизнь ему, Шульцу. А вот полчаса назад выяснилось, что Хоманн исчез, причём не просто исчез, а перебежал к русским!
По требованию лейтенанта Герберт Ланге доложил о своей беседе с Хоманном. В ней не было ничего особенного — ефрейтор Хоманн рассказывал о поездке в Остбург. Там все по-прежнему. Только вот бомбят город здорово. И люди ходят злые.
— Господин лейтенант, — сказал Ланге, заканчивая свой рассказ, — при выезде жандармы предупредили Хоманна, чтобы он держал язык за зубами: ни слова о том, что делается в тылу, об очередях, о бомбёжках. Поэтому прошу вас…
Лейтенант вздохнул.
— Идите, Ланге, — вяло сказал он. — От вас ничего не добьёшься. Идите, мне надо побыть одному.
Отпустив солдата, Шульц расстегнул воротник мундира, задумчиво подсел к столу. Да, все ощутимее признаки того, что дело близится к развязке. Уже первые солдаты перебегают на сторону противника. В германском тылу, который теперь день и ночь бомбят самолёты американцев, англичан и русских, все больше проклинают войну, Гитлера, нацистов. Ну, а дальше? Какова дальнейшая судьба Германии, немецкого народа, судьба самого Шульца?
Лейтенант встал, тряхнул головой, отгоняя невесёлые мысли, неожиданно для самого себя грубо выругался. Он долго ходил по землянке, сильно затягиваясь сигаретой и бормоча проклятия. Затем, несколько успокоившись, подсел к телефону — надо было докладывать об исчезновении Хоманна.
Утром командир батальона майор Гаус зачитал перед строем подразделения приказ. Командир полка объявлял, что ефрейтор Георг Хоманн, как дезертир из германского вермахта и предатель дела фюрера, лишается воинского звания, всех наград и прав. В случае поимки он подлежит расстрелу.
Хоманн благополучно переполз минное поле, прикрывавшее позиции германских войск, и теперь двигался по «ничьей» земле. Была ночь. Со стороны немцев то и дело взвивались в небо осветительные ракеты, заливая землю холодным голубоватым светом. Свет был таким ярким, что проникал в каждую выбоинку и щель. Повисев в воздухе, ракеты устремлялись вниз, и тогда от деревьев и камней бежали резкие, чёрные тени.
При каждой вспышке Хоманн распластывался на земле и ждал спасительной темноты, чтобы потом, изо всех сил работая коленями и локтями, продвинуться ещё на десяток метров.
Было морозно, но он не чувствовал холода. От его спины валил пар, с висков стекали струйки пота, заливая глаза и мешая глядеть. Хоманн продавил ладонью ледок во встретившейся на пути луже, поранил пальцы, но не заметил и этого. Он думал лишь об одном — быстрее миновать открытый и насквозь простреливаемый участок.
Впереди послышался шорох. Перебежчик замер. Шорох повторился. На бугре мелькнула тень, за ней — другая, третья.
Хоманн тяжело задышал.
— Геноссе! — позвал он хриплым шёпотом.
Тени перестали двигаться, шорох оборвался. Потом послышался металлический щелчок — будто взвели курок.
Мозг перебежчика лихорадочно работал. Сейчас, если он ничего не предпримет, наступит конец. Русские разведчики — а в том, что это именно они, Хоманн не сомневался — вот-вот прошьют его автоматной очередью или угостят ударом ножа. Неужели же придётся погибнуть, когда цель так близка? Скорее сделать что-то такое, что остановило бы советских разведчиков! Но — что?
Все решали секунды. И Хоманн вдруг запел «Интернационал». Он пел торопясь и волнуясь, с трудом переводя дыхание, захлёбываясь и нещадно фальшивя, так что мелодию едва можно было узнать.
Прошло с полминуты. Он оборвал пение, прислушался.
— Ком хер! — негромко сказали из-за бугра. И добавили: — Хенде хох!
— Яволь, яволь, — торопливо зашептал ефрейтор. — Их комме!
Он отбросил в сторону автомат, двинулся вперёд. Вот и бугор. Теперь Хоманн видел тех, к кому полз. Их было трое, в пятнистых халатах. Перебежчик упёрся грудью в землю и попытался поднять вверх руки с растопыренными пальцами. Люди в халатах метнулись к нему.
Через час старший тройки разведчиков докладывал о перебежчике своему командиру.
— Говорите, окликнул вас? — переспросил офицер, делая запись в блокноте.
— Первым окликнул, товарищ старший лейтенант!
— И — «Интернационал»?
— Пел, товарищ старший лейтенант. Поёт, а сам, чувствую, дрожит.
— Тут задрожишь. — Офицер усмехнулся.
Хоманна ввели в землянку. Остановившись у двери, он вскинул голову, изо всех сил стукнул каблуками.
— Не хватает только «Хайль Гитлер»! — пробурчал старший лейтенант. — Кто вы? — спросил он по- немецки.
Хоманн назвал себя, сообщил номер полка и дивизии, где проходил службу.
