делился в письме предстоящими планами: вначале отправится в Хаилино искать череп, а затем и самого зверя. Мне же оставалось сожалеть, что я не смогу отправиться вместе с ним.
С тех пор минуло два лета. На Камчатку я так и не выбрался. Хотя не раз, списываясь с Рушаном, строил планы путешествий по камчатским рекам за фотографиями бурых медведей да прояснением загадки иркуйема. Хотелось самому встретиться и поговорить с людьми, на рассказы которых ссылался Сиволобов. Но то одно, то другое непредвиденное обстоятельство заставляло откладывать поездку, переносить ее на следующий год. Череп же или хотя бы зуб пока так и не был найден.
Абзалтдинов уже не был районным охотинспектором. Стал работать простым охотником, и 'помог' ему в этом Сиволобов. За это время он стал если не знаменитым, то достаточно известным. Про него, открывателя иркуйема, часто писали местные газеты, сделало передачу телевидение, наконец, рассказала газета 'Правда'. 'Идущий за тайной' - так был назван репортаж.
- Мне в общем-то все равно, - признавался Родион Николаевич, - кем является на самом деле иркуйем: просто крупным медведем или потомком вымершего арктодуса. Главное - приоткрыть завесу тайны над этим загадочным существом, добыть о нем правдивую информацию...
- На этот раз иду в тундру не один, с напарником, - сообщал он. - Если потребуется, не пожалею для поиска и своего отпуска. Не принесет результатов нынешняя экспедиция - предприму новые. Нам, живущим во второй половине двадцатого века, не простят потомки полного исчезновения столь необычного представителя животного мира. Опасность же подобная существует. Именно потому я и собрался в дорогу...
Немудрено, что местные власти стали относиться к нему с большим почтением. А районный охотинспектор, этот неисправимый меломан, как и прежде, стоял на своем: в летнюю пору - никаких лицензий на отстрел медведя! Сиволобов своими жалобами к вышестоящему начальству добился присылки в Тиличики проверяющего, и хотя уличить в каких бы то ни было неправых действиях районного охотинспектора не удалось, но 'мышиная возня', как признался в письме Рушан, ему так надоела, что он решил уйти в охотники. И не жалел, считая эту профессию прекрасной. 'Если быть истинно охотником, а не уничтожителем', - прибавлял при этом он.
Но поискам черепа иркуйема отставка охотинспектора успеха не прибавила. Выросло количество очевидцев, уверявших, что встречали иркуйема. Двое охотников пожертвовали шкуры застреленных ими необычных зверей с укороченными задними лапами. Сиволобов прислал мне фотографию: четыре медвежьих шкуры, вывешенных на заборе в ряд. Среди них была шкура обычного медведя, три - иркуйемов. Разница имелась, но Верещагин продолжал твердить свое: нужен череп, хотя бы косточка. А его-то, как это ни странно, потому что обычно охотники чаще всего предпочитают сохранить череп, ни один из охотников представить не мог. Шкура с выделанным черепом значительно дороже ценится.
С Сиволобовым я встретился в Москве. Он прилетел купить для охоты породистую лайку. Роста он оказался невысокого, из породы людей, про которых принято говорить - юркие. Выработавшийся, очевидно за последние годы, апломб в разговоре был хорошо заметен. Верным он считал прежде всего собственное суждение и не желал слушать каких-либо моих возражений. Охотником он оказался страстным. На хорошую собаку денег не пожалел. А медведей, не скрывал, за свою жизнь успел не один десяток уложить. В существовании иркуйема он был уверен на все сто процентов. На этот раз на поиски его он брал с собой кинооператора. Рассказал, что студия 'Киевнаучфильм', ознакомившись с публикациями в различных газетах, решила снимать про иркуйема фильм. Он согласился быть их консультантом и проводником. За чашкой чая, раздобрившись, Родион Николаевич пообещал пригласить в этот поход и меня. Вызвать в Тиличики в нужное время. Но лето окончилось, а приглашения я не дождался. А осенью получил очередную пачку фотографий, где было немало пейзажей, гнезд канюков и даже кречетов.
'А где же иркуйем?' - послал я в ответ вопрос. 'Вы спрашиваете, где иркуйем? - будто услышал я его ворчливый ответ, прочитав пришедшее письмо. Спрашивать легче, чем искать, а искать пока никто не хочет...'
В конце июля 1991 года еще один иркуйем был бесцельно убит, сообщал далее он. Произошло это в районе мыса Грозный Олюторского залива. Караулившие оленей в ночном дежурстве Туркини и Элевьи увидели, как в стадо оленей вклинился медведь уродливого телосложения. Неуклюже прыгая, он приближался в оленям, распугивая стадо. Элевьи двумя выстрелами прикончил зверя. Утром сняли шкуру, пытались ее выделать, но начались дожди, и ее, зачервелую, бросили на одной из стоянок прямо в тундре.
Узнав об этом, рассказывал в письме Сиволобов, он позвонил Верещагину. Но тот, как и раньше, пожаловался на 'нищету' своей организации, отсутствие средств для оплаты вертолета. А попасть в то место можно было только на вертолете. Верещагин пообещал созвониться с коллегами из Магадана, потом перезвонить ему. И пропал. Тогда Сиволобов обратился в редакцию журнала 'Охота и охотничье хозяйство'. Ведь дорог был каждый день, того и гляди, выпадет снег, а тогда разве отыщешь в тундре останки!
- В редакции меня отфутболили, - продолжал Сиволобов, - в родное Камчатское ВНИИОЗ. Когда-то и там мне отказывали в помощи, но на этот раз согласились помочь, взяв с меня слово, что я отдам им одну из имеющихся у меня шкур иркуйема. Зафрахтовали вертолет на четыре часа. Со мной за шкурой иркуйема отправился В. В. Кощеев, специалист по медведям. Залетели вначале в Хаилино за людьми, которые смогли бы указать место, где был добыт зверь. По пути забрали со стоянки размокшую плешивую шкуру, брошенную оленеводами. Ну а дальше, как всегда, началось невезение.
Вешки с белой тряпкой на конце, оставленной охотниками у туши медведя, на месте не оказалось. Оленеводы, не предполагавшие еще в эти места возвращаться, не присмотрелись в свое время к местности и никак не смогли сориентироваться. Час утюжили мы площадку примерно в один квадратный километр, но костей так и не нашли. Все поросло метровой высоты кустарником. Так, несолоно хлебавши, пришлось возвращаться.
Вот и еще один иркуйем убит, подвел итог Сиволобов, а дело о распознавании его так и не сдвинулось. В свое время, припомнил он, я предлагал профессору Верещагину взяться за оповещение всех оленеводов этого района Камчатки о ценности и редкости этого зверя, важности заполучения останков для науки. Дело было за тем, чтобы разрешить им отстрел в летнюю пору. Ведь оленеводов не менее 500 человек, и в основном они постоянно ходят по отдаленным уголкам в летнюю пору. Разреши им отстрел официально, чтобы не хоронились потом, объясни необходимость, и пару лет назад мы бы имели не только череп, но и весь скелет. Верещагин же на отстрел никак не соглашается, продолжал развивать свою мысль Сиволобов, мотивируя это возникновением нездорового ажиотажа и ненужным уничтожением редчайших зверей. Если они есть. Но мне кажется, что в это-то он как раз и не верит. А тогда тем более, почему бы не выдать лицензию на отстрел. Видно, совсем остарел Верещагин, почти 90 лет, не скрывал раздражения Родион Николаевич. Пора бы ему на пенсию, уступать дорогу молодым. В том же письме с неодобрением прошелся и по Валентину Сергеевичу Пажетнову. Прислал, мол, тот письмо, пообещал подключить к поиску иркуйема зоофакультет МГУ. Да так и пропал. Ни слуха ни духа.
В Олюторском районе, делал окончательный вывод Сиволобов, на сегодняшний день, по собранным им данным, имеется 4-5 разрозненных, удаленных друг от друга не менее чем на сотню километров, угасающих очагов этого непознанного зверя.
В каждом из них от нескольких по полутора десятков особей. Вероятно, два-три очага есть в Карагинском районе. Один зверь, а возможно, несколько разрозненно доживающих свой век особей остаются в Тигильском. Пора звонить во все колокола, считал Сиволобов, если мы хотим сохранить это уникальное, реликтовое существо. Он предложил мне написать обо всем этом в своем журнале 'Вокруг света'. Приглашал приехать, сфотографировать на цветную пленку шкуры иркуйемов, предлагал для использования всю имеющуюся у него информацию. Я подумал и... согласился.
Лететь на Камчатку показалось накладным и ненужным. В результате длительной переписки 'информации' у меня скопилось предостаточно. Я сообщил об этом Сиволобову, он не возражал. Очерк об иркуйеме был поставлен в четвертый, апрельский номер. Хотелось, чтобы его прочитали оленеводы и участники всех экспедиций, отправляющихся на летние работы в отдаленные уголки Камчатки. Может, их наблюдения, выводы, нахождения хоть каких-то останков зверя помогут разрешить наконец-то загадку иркуйема.
Увы, первым откликом на публикацию было письмо жены Родиона Николаевича. За использование выдержек из писем своего мужа она ни много ни мало обещала привлечь меня к суду. Этим якобы я задел честь и достоинство Родиона Николаевича. Затем пришло на имя главного редактора и возмущенное письмо самого Сиволобова.
В своем очерке я предоставил возможность высказаться по поводу существования иркуйема не только ему, но и воспроизвел слова профессора Верещагина, высказывания охотинспектора Абзалтдинова. Это-то и задело неугомонного жителя Тиличик.
Об иркуйеме на этот раз не было сказано ни слова. Как можно было предоставлять на страницах журнала слово Абэалтдинову. Он уже давно не охотинспектор, а охотник, возмущался Родион Николаевич. Да и охотник-то он никудышный. Часами слушает музыку меломан! Хотя из переписки с Рушаном я знал, что его вновь назначили на должность охотинспектора, он был председателем районного общества охотников. А Сиволобов опять пишет на него жалобы во все инстанции. Трудно ему
