брызнула кровь. Как и у рыжего. Он помотал головой и двинулся на меня.
— Вы, там у стенки. Только шевельнитесь, головы прострелю, — бросил я напрягшейся было четверке и чуть отклонился назад, уворачиваясь от его удара правой. Потом резко выбросил вперед левую руку, провел красивый хук прямо в глаз и прежде, чем он закрылся, успел еще дважды поразить цель. Он дико взвыл и снова занес правую руку. Я скользнул в сторону и от души вмочил ему по почкам. Он хрюкнул и повернулся в мою сторону. Я переложил пистолет в левую руку и, решив, что пора кончать, со всего размаху въехал ему правой по подбородку. Бедняга прогнулся назад, на ватных ногах отступил на пару шагов и осел на пол, вытянув ноги и опустив обмякшие руки на колени. Так он сидел пару минут, потом завалился на бок и замер.
— А говорил, одной рукой, — обиженно пропыхтел один из дружков, здоровый блондин с бычьей шеей.
— Я имел ввиду одновременно, — пожал плечами я и снова переложил пистолет в правую руку.
Костяшки пальцев слегка онемели, и я подумал, что завтра рука наверняка распухнет. Лоб немного вспотел, мышцы разогрелись и приятно вздулись от притока крови. Я чувствовал себя великолепно. Смотри, Красная Роза, я готов к встрече с тобой.
— Поднимите его, — бросил я. — И выведите отсюда к чертовой матери.
Рыжий все еще продолжал закрывать руками окровавленное лицо. Остальные трое поставили вожака на ноги и поволокли к двери. Все пятеро опустили головы, подыскивая слова, чтобы ретироваться с достоинством. Наконец, блондин нашелся:
— Мы знаем, где тебя найти, — пригрозил он.
— Вы и сегодня знали, — улыбнулся я. — Видите, что из этого вышло.
Ни у кого больше не нашлось возражений. Они молча выволокли культуриста за дверь и ушли.
Я сунул пистолет обратно в наплечную кобуру, зашел в умывальник и несколько минут держал руки под струёй холодной воды. Потом ополоснул лицо, вытерся и, подойдя к окну, выглянул на перекресток Беркли и Бойлстон и несколько раз глубоко вздохнул.
* * *«...Похоже, он может довериться ей. Он мог говорить с ней о таких вещах, о которых никогда не рассказывал ни одному человеку. О том времени, когда он ходил в школу. О матери. Она никогда не говорила сама. Так было нужно. Что-то типа обета молчания... Всегда легче держать рот на замке».
— Моя мать всегда говорила, что женщины обязательно высосут из меня все, что можно.
Она чуть улыбнулась и кивнула.
— Я думаю, она имела в виду деньги. Что они будут идти со мной за деньги.
— А у вас было много денег?
— У меня? Нет. У отца было немного, но у меня — никогда. Ну, то есть я был ребенком. У детей нет денег.
Сегодня на ней был светло-серый костюм с высоким круглым воротником, украшенным жемчугом. Чулки и туфли были белыми.
— Но, может, они могли высосать из вас и кое-что еще? — спросила она.
— В каком смысле?
Она пожала плечами.
— Мне всегда становилось как-то не по себе, когда она это говорила. Ну, что никто не пойдет со мной, ну, понимаете, просто так. И я чувствовал себя последним болваном и думал, что любая девчонка высосет из меня все, что можно, а я буду слишком слабым, чтобы остановить ее.
— Слабым, — повторила она. Это был не вопрос, но и не утверждение.
— Глупо, конечно.
Она кивнула.
— Но когда я был мальчишкой, эти слова и эти мысли заставляли меня очень бояться девчонок.
— Угу.
— Иногда я, бывало, начинал фантазировать... — Его вдруг захлестнула волна страсти и почти сексуального возбуждения: еще никогда он не был так близок к откровению. — Я представлял, что связываю их. — От возбуждения он едва мог говорить.
Она молчала. «Я бы с удовольствием связал и тебя, — подумал он. — Если бы взял с собой веревку. Я бы поднял тебя на ноги и связал».
— А как вы считали, что именно могли высосать из вас девочки? — наконец спросила она.
Он чуть не кончил от возбуждения.
— Меня самого, — ответил он каким-то чужим голосом. — Они могли высосать меня самого.
— Откуда?
— Из нее. — Голос как будто отделился от него и звучал сам по себе, странным эхом разносясь по кабинету.
