Он лежал на соломенном тюфяке в углу амбара, приспособленного под полевой госпиталь. В темноте слышались стоны и тяжелое дыхание, видимо, весь амбар был забит ранеными. Сидевшие на стропилах голуби на своем языке возмущались вторжением непрошеных гостей в их жилище.
Испанский полуденный зной сменился пронизывающим холодом ночи. Но Майкл весь пылал под грубым покрывалом, у него началось заражение крови и подскочила температура, жажда мучила больше, чем боль.
Он думал о родном доме в Уэльсе: суждено ли ему еще когда-нибудь увидеть поросшие густой зеленью холмы? Хирург как-то сказал, что среди троих тяжело раненных выживет только один.
Но ничего ужасного в смерти Майкл не видел. Наоборот. Она несла избавление от страданий. Разве не горькая мысль о смерти привела его в Испанию? Это был единственный выход из создавшейся ситуации, единственная возможность забыть Кэролайн, ради которой он готов был пожертвовать даже честью, шанс освободиться от ужасного опрометчиво данного им некогда обещания.
Интересно, кто станет его оплакивать, когда он умрет? Конечно же, армейские друзья. Но они привыкли к потерям. Уже через день о нем будут говорить «бедный старина Кеньон», как и о других погибших. О родных и близких и думать не хочется. Ничего, кроме досады, его смерть у них не вызовет — ведь придется на какое-то время облачиться в траур. Его отец, герцог Эшбертонский, произнесет несколько приличествующих случаю печальных фраз о воле Господней, в глубине души испытывая радость от того, что избавился от своего презираемого младшего сына.
Если кто и будет искренне горевать, так это его старинные друзья, Люсьен и Раф. И конечно же, Николас. Одно лишь воспоминание о Николасе причиняло невыносимые страдания.
Поток его мыслей прервал женский голос, холодный и ясный, словно горный ручей в Уэльсе. Как попала в этот ужасный амбар леди-англичанка? Должно быть, это одна из отважных офицерских жен, «следовавших за барабаном». Эти женщины делили с мужьями все превратности военной жизни.
— Хотите пить? — спросила она Майкла нежным голосом.
Не в силах произнести даже слова, он утвердительно кивнул. От ее руки, приподнявшей его голову, исходил аромат тимьяна и лаванды с холмов Испании, заглушивший даже запах ран и смерти.
Различить ее лицо в темноте было невозможно, но голова его покоилась на теплом изгибе ее руки. Будь он в состоянии двигаться, зарылся бы лицом в это благословенное нежное женское тело. Тогда бы он мог умереть спокойно.
В горле так пересохло, что невозможно было глотать, вода вылилась изо рта и потекла по подбородку.
— Извините, я дала вам сразу слишком много. Попробуйте еще разок, — сказала она деловито и влила ему в рот всего несколько капель. Потом еще и еще, осторожно, терпеливо, пока не убедилась, что он утолил жажду.
Майкл вновь обрел способность говорить.
— Благодарю вас, мадам. Большое спасибо, — прошептал он.
— Не стоит благодарности.
Она бережно опустила Майкла на солому, поднялась и пошла к следующему тюфяку.
— Иди с Богом, — произнесла она через мгновение по-испански с горечью в голосе. Это испанское прощание годилось скорее для мертвых, чем для живых.
Майкл снова впал в забытье и не видел, как пришли санитары и унесли мертвое тело с соседнего тюфяка.
Занявший место умершего был в горячечном бреду.
— Мама, мама, где ты? — бормотал он.
Судя по голосу, он был очень молод.
От его причитаний Майкл пришел в себя и попытался заговорить с несчастным, но тот не отреагировал, а голос его звучал все тише и тише. Видно, недолго протянет, бедняга.
Неожиданно совсем близко Майкл услышал, как хирург-шотландец сказал:
— Позовите миссис Мельбурн.
— Вы же сами отправили ее отдыхать, доктор Кинлок, — заметил санитар. — Она с ног валилась от усталости.
— Но мальчик вот-вот умрет, и миссис Мельбурн не простит нам, если мы ей об этом не скажем. Сходите за ней.
Вскоре Майкл услышал тихое шуршание нижних юбок, открыл глаза и увидел женщину, идущую по амбару в сопровождении доктора, который нес фонарь.
— Его зовут Джем, — тихо сказал доктор. — Он откуда-то из Восточной Англии. Кажется, из Суффолка. Несчастный смертельно ранен, долго не протянет.
Женщина кивнула. Хотя зрение к Майклу еще не полностью вернулось, он все же разглядел, что у нее темные волосы и овальное лицо испанки. А голос очень напоминал тот, что был у женщины, которая поила его водой.
— Джем, мальчик, это ты?
Раненый умолк и произнес дрожащим голосом:
— О, мама, мама, я так рад, что ты здесь!
— Мне жаль, что заставила тебя ждать, Джеми.
Она опустилась на колени и поцеловала его в щеку.
— Я знал, что ты придешь.
Джем порывисто схватил ее за руку.
— С тобой мне не страшно. Пожалуйста… не уходи!
Она сжала его руку.
— Не беспокойся, мальчик. Я тебя не оставлю.
Хирург повесил фонарь на гвоздь над тюфяком раненого и ушел. Миссис Мельбурн села на солому у стены и положила голову Джема себе на колени. Она гладила его по голове и напевала колыбельную. Ее голос ни разу не дрогнул, звучал ровно и спокойно, а по щекам катились слезы. Жизнь медленно покидала Джема.
Майкл закрыл глаза. Ему стало лучше. Доброта и благородство миссис Мельбурн напомнили ему о том, что не все в этом мире так уж плохо и не стоит спешить в мир иной, пока существуют такие ангелы во плоти, как эта женщина.
Убаюканный ее нежным голосом, Майкл погрузился в сон.
Когда солнце показалось над горизонтом, Джем испустил последний вздох, и Кэтрин положила его на тюфяк. Она не плакала, никакие слезы не могли бы облегчить ее горе. Умереть таким молодым! Как это грустно!
У Кэтрин Мельбурн так затекли ноги, что она едва не упала, когда поднялась, и схватилась за стену. Неожиданно она взглянула на раненого, лежавшего рядом с Джемом. Одеяло соскользнуло с него, и стала видна забинтованная грудь.
Кэтрин наклонилась и поправила одеяло. Затем пощупала рукой лоб Майкла. К ее удивлению, жар спал. А ведь она думала, когда поила его водой, что у него нет ни единого шанса выжить. Только сейчас она заметила, какой он большой и крепкий, и у нее появилась надежда, что он выкарабкается.
Кэтрин медленно пошла к выходу, пробираясь между тюфяками. За несколько лет походной жизни она стала опытной сестрой милосердия, разбиралась даже в хирургии, но так и не смогла привыкнуть к страданиям.
После вчерашнего оглушительного грохота суровый пейзаж был погружен в безмолвие. Когда она подошла к своей палатке, напряжение почти прошло. Колин, ее муж, еще не вернулся со службы, а Бэйтс, денщик, спал снаружи, как и положено верному стражу.
Как только Кэтрин нырнула в палатку, Эми, лежавшая на кровати, встрепенулась и спросила, словно заправский вояка:
— Пора двигаться дальше, мама?
— Нет, малышка.
Кэтрин поцеловала дочку в лоб и прижалась к ней, испытав настоящее блаженство после того, что ей пришлось пережить за целый день в госпитале.
