- А как ей эту самую одежду передать - в камеру?
- Не в камеру,- под оградой, у граба просит оставить.
- Когда?
- В первую же безлунную ночь. Посмотрел Наби вокруг задумчиво.
- Никак, на подкоп решилась?
- Похоже, так,- Аллахверди поднял голову.- Говорит, не хочу, мол, чтоб ради меня кровь друзей пролилась.
- Узнаю Хаджар! - Наби посветлел лицом; перекинул винтовку за плечо.- Что еще она просила?
- Винтовку - айналы...
- Еще?
- Еще - чтоб ты, Наби, с отрядом в урочную ночь ждал ее на
перевале.
- Отряд Хаджар - так было бы вернее нам зваться.
- Наби, негоже мужчине свою жену хвалить.
- Жену? Скажи - львицу. Не будь ее - мы бы, может, разлетелись кто куда, как осенние листья.
- Оно-то верно.- Аллахверди вдруг умолк, поднеся палец к губам: песня доносилась от подножья Кяпаза.
Душно в каземате - я уснуть не могу. В кандалы заковали - никуда не сбегу. Ты на выручку мне поспеши, Наби! Ты темницу мою сокруши, Наби!
- Слышишь, Наби?
- Слышу, Аллахверди!..
- Что говорит наш народ?
- Сокруши каземат, говорит!
- А Хаджар?
- Отомсти за народ, говорит.
- Как ты думаешь,- удастся ей выбраться?
- Надо исполнить ее волю. Уж такая она: тиха - краса, взъярится - гроза...
Аллахверди вновь пожурил друга:
- Пристало ли Наби так возносить свою благоверную?
- Не я - народ ее славит, брат. 'Ай Гачаг Наби, чья Хаджар смелей, чем смельчак Наби...'
Прошло несколько дней. Гачаги исполнили все, как просила Хаджар. В Гёрусе, под самым носом у зангезурского начальника, заказали портному сшить короткополую, с газырями, серую чоху3, стеганый архалук, шаровары.
Сапожник пару кожаных башмаков сработал. Шапошник папаху сшил меховую. Добавили к гачагскому одеянию и золоченый пояс,- и это в пору, когда для бедняцких свадеб приходилось перекраивать то, что осталось с дедовских времен.
Собрал Наби все это в узелок, приторочил к седлу, сел на серого коня и с дюжиной удальцов прискакал в селение Айин, к Аллахвер-ди.
- А где винтовка?
- Вот тебе и айналы! - Наби положил поверх узелка винтовку, полный патронташ и кинжал...
Глава третья
Аллахверди не стал ложиться спать - всю ночь готовился в опасную дорогу в Гёрус. Как с такой ношей отвести от себя подозрение властей? 'Ну, положим, одежду спрячу в большой хурд-жин. А винтовку куда? Не полено, не посох...'Долго голову ломал и завернул винтовку в кусок ткани. И опять неладно. 'Нет, заметят... Скажут, что, мол, за пестрая штуковина такая... Недаром говорят, осторожность - мудрость игита4...' И решил Аллахверди сложить все в мешок, засыпать углем и повезти в Гёрус, вроде бы к тамошним кузнецам.
Навьючил он на коня пару мешков, а хурджин и ружье между ними приладил, и сверху старой попоной прикрыл. Жена Аллахверди, Хатун, обычно ровная, рассудительная, тут всполошилась:
- Аллахверди, видать, ты своей рукой свой же дом решил порушить? Уж больно расхрабрился.
- Если друг в беде...
- Слишком ты разошелся,- Хатун дала волю накипевшей досаде.- То у тебя жандармы ночуют, то с гачагами якшаешься.
- Наби - не чужой. Свой человек.
- Свой - так пусть у своего очага и греется, а нашего не гасит.
- Не погаснет очаг, если светит верному другу.
- Растопчут его...
- Подадимся в горы - и там распалим свой огонь...
- Значит, за гачагами увяжемся.
- Кто насквозь промок - тому зачем воды бояться.
- А я вот боюсь. О спасении души думать надо, в Кербелу паломничество совершить, а не с гачагами мыкаться по горам, по долам.
- А Хаджар? - сурово вскинулся высоченный, плечистый Аллахверди.- А Хаджар как же?
- Ничего ей не сделается, Хаджар. Уж такой она уродилась. Мать у нее, должно, с волчьим сердцем была5.
- Не с волчьим сердцем, а львиным.
- Ну, пусть... Только не всем дано быть Хаджар.
- Вот я и говорю: за таких можно и костьми лечь.
- То-то тебе не терпится буйную голову сложить,- сказала Хатун с досадой.
- В дружбе так - лучше убиться, чем отступиться. Самое скверное - друга в беде оставить!
Дрогнула Хатун, слезы в глаза, в голосе боль:
- Ну, уж если дело до того дойдет, и я в Кербелу не отправлюсь, с тобой останусь.
- У Наби - Хаджар, у меня - ты!
- Двум смертям не бывать, а одной - не миновать... Одна у нас жизнь, одна смерть. Хоть Мовлу внизу, а наш Айин - наверху, в горах!..
Глава четвертая
Хаджар, заполучив через Лейсана инструмент в 'посылке' Аллахверди, стала потихоньку, по ночам разрывать земляной пол камеры, а извлеченную землю прятала по углам, укладывала и утрамбовывала до невероятной гладкости. Не могла же она сидеть сложа руки и дожидаться, когда ее в оковах и кандалах, под лязг и звон цепей, под казачьим конвоем погонят в Сибирь... Побег! Во что бы то ни стало! Здесь не удастся - сбежит из сибирской глуши. О том, чтобы руки на себя наложить, как она недавно сгоряча сказала Лейсану, и мыслей не было. Вырваться, выжить, бороться! Ей и самой было стыдно те слова вспоминать. Корила себя, казнилась и всю злость и силу вкладывала в подкоп, за который принялась. Работала ловко, дерзко, хладнокровно. Все напряглось- и мысль, и руки. И, втягиваясь в работу, крепла духом. Нельзя терять голову, нельзя. Она знала, что человеку, который пошел против самого всесильного царя, человеку, который сражается с царским воинством, мало быть сильным и храбрым, надо действовать с умом, расчетливо и трезво. Все взвесить, все предусмотреть. Иначе и самый разудалый удалец в пропасть угодит, пропадет зазря. А перед народом, перед округой, перед ашыгами, слагающими сказ под певучий саз не в пропасть падать, а грудью с врагом биться, кишки ему выпустить надобно. И уж коли назвался гачагом, бей недруга в горах, сражайся до последнего, даже в темнице. Иначе станут ли о тебе песни слагать?
Хаджар продолжала умело и проворно делать подкоп. И постепенно избавлялась от безысходности, от тоски одиночества, чем дальше копала, тем больше сил становилось. Вроде, не она одна крушила-кромсала пол каземата, а с друзьями вместе. И разве эта сила, этот дух не сильнее охранников, караульных, казаков, солдат, глядящих в оба, стоящих начеку вокруг тюрьмы? И как Хаджар ощущала вражье кольцо, так и чувствовала опору за этим кольцом, да и в самих стенах, рядом был Лейсан Наджаф-оглы, и их добровольный связной - Аллахверди, и сотни, тысячи других... И хоть невелик был числом отряд Наби - Хаджар, но был велик силой, на которую он опирался, неодолимой силой, имя которой - народ.
Хаджар, ощущая рядом эту силу, тем не менее, не хотела обязывать себя перед нею, - она хотела завоевать волю сама, не то еще пойдут толки: мол, ее спасли, похитили из тюрьмы, отбили у стражи; могли приписать подкоп заслугам мужчин-узников, которые вроде бы вызволили ее, беспомощную, беззащитную... Нет, не такая уж она беспомощная! Сама оплошала, попалась,- сама и хотела выпутаться, собственными
