И вот уже на всем протяжении от Гёруса до Шуши были заняты все подступы, переходы, лазейки вдоль тракта. Из низин и гор, из алачиков и глинобитных жилищ устремился в Гёрус сельский люд. Как ни преграждали им путь казачьи разъезды - идут и идут - гурты перед собой гонят, врозь и гурьбой, кто уголь, кто дрова везет, кто с хурджином на плече, с палкой в руке странником убогим плетется, дескать, за провизией и пропитанием,- попробуй уйми, удержи... 'Хаджар в каземате... Хаджчар надо вызволить!' - реял клич, разносился по горам по долам...
В каземате мне душно, уснуть не могу,
На ногах кандалы - ускользнуть не могу,
неслась песня по всей округе, даже в самом Гёрусе, под носом у уездного начальника ее пели, и проникла она в каземат, отозвалась эхом в камерах, воскресла в мертвой, гнетущей тишине, где недавно гремели грозно и непреклонно цепи и кандалы, услышала ее Хаджар, воспрянула духом! Но никто не мог предвидеть, чем обернется, чем кончится эта песня, это предгрозовое затишье.
Глава сорок вторая
Тайный агент охранного отделения Дато, он же Сандро, не принадлежал к числу бездумных служак, не видящих дальше своего носа. Он знал Тифлис, как свои пять пальцев. Он знал и то, что ежемесячно жалование из казны канцелярии главноуправляющего выделяется ему отнюдь не для того, чтобы он прожигал жизнь в кутежах и винных погребках, не просыхая ни днем, ни ночью. Дато-Сандро знал, что, нравится ему или нет - он находится в железных тисках власти. И уж если он надел эту лямку, то обязан, хоть душа из тела вон, тащить ее, рыскать, добывать сведения, необходимые его патронам. А не доставишь - пеняй на себя. Охранное отделение не прощало ослушников. Вздумаешь уйти - сотрут в порошок, и прах развеют по ветру, и все будет шито-крыто, словно и не жил на свете некий Дато, известный в служебных доверенных кругах под именем Сандро.
И наплевать его высокопревосходительству, что некая Медея останется вдовой и осиротеют дети. Если сыщик подвел, провалил дело, то кто может поручиться, что он не вел двойную игру, не попался на удочку к другим, тем самым изменив своему тайному служебному долгу. А изменника никак нельзя отпускать с миром на все четыре стороны! И Дато-Сандро понимал, что угрозы главноуправляющего не пустые слова, сказанные в пылу раздражения, для острастки. Либо он, Дато-Сандро, должен найти авторов крамольного портрета, выяснить происхождение этого 'художества', либо распроститься с казенными харчами, службой, а может статься, и с жизнью... Одно из двух, третьего не дано. Нет сомнения: что после аудиенции у наместника к нему, по указанию полковника, приставили 'хвоста', что следовал за ним неотступной тенью!
Мол, возьмите под надзор этого прохвоста Сандро, не приведи бог, если он вдруг улизнет, исчезнет с глаз долой,- его превосходительство с нас шкуру сдерет!
Дато-Сандро, как никогда прежде ощутивший всю гнетущую тяжесть своей незавидной службы, принятой ради корыстной жажды казенных золотых, побрел по пыльным и душным улочкам летнего Тифлиса, обходя глухие улочки и духаны, подстегивая знакомых гуляк и вертопрахов, которых он подрядил в помощники щедрыми угощениями.
- Будь спокоен, Дато, сделаем все, что в наших силах и что не в наших силах,- заверяли они 'работодателя', предвкушая очередную пирушку. Дато, не очень доверяя этим клятвенным обещаниям, вновь и вновь вдалбливал подопечным, мол, любую чертову дыру обшарьте, в лепешку разбейтесь, а пронюхайте, найдите этого 'штукатура-бедокура', не найдете - голову с вашего Дато снимут, к праотцам его отправят!
- Тогда, пока головы у нас на плечах, давай смотаемся отсюда, генацвале, в Кахетию!- предложил один из гуляк. Дато кивнул на угол, где торчали 'хвосты'.
- Моя голова уже в закладе!
У подручных Дато, заметивших подозрительные фигуры, вытянулись лица:
- И за тобой слежка? Откуда они приперлись?
- Все оттуда же,- ответил Дато, прикидываясь, что не замечает агентов, и движением глаз приглашая собеседников вести себя так же.- И донесут туда же.
Подручные с ног сбились, обходя тифлисские закоулки, погребки. И сам Дато вымотался.
Удалось узнать только то, что репродукции 'Орлицы' наводнили и базары, даже мальчишки - продавцы газет продавали портреты в придачу с газетами заинтересованным дамам, которые, вложив покупку в сумочки, не отказывали себе в удовольствии привлечь внимание светских компаний к этой 'романтичной' женщине-абреку, лихо сидящей в седле, с буркой, развевающейся на ветру, подобно орлиным крыльям.
И господа любопытствовали, действительно ли эта татарка так смахивает на грузинскую красавицу, или она обязана своим совершенством кисти художника! Ни дать ни взять, княжна!
- Да...- вздыхал Дато-Сандро с возрастающей тревогой.- Задали мне задачу... Петлю занесли над головой - и не отвертишься.
И за что, за какие грехи он должен расхлебывать эту кашу! Надо же было так случиться, чтобы именно он подвернулся под горячую руку, а другие сыщики как в воду канули, сукины сыны, да еще к нему и 'хвост' привязали! За что все громы и молнии на его голову обрушились, за что имперская десница должна ударить именно его!
Но вышло именно так. Так, видно, сулила судьба Дато, которого превратили в Сандро. Дато, ощущавший на своей шее свинцовое ярмо сыскной работы, осознавал, что сила, поднявшая 'Орлицу Кавказа', уже воспарила на недосягаемую высоту, унеслась далеко-далеко, по необъятным просторам империи. И эти крылья дает ей невидимая, праведная и сплоченная сила. Разве смел он, Дато-Сандро, высказать это перед главноуправляющим, разве тот стал бы прислушиваться?
В таком случае, что оставалось предпринять? Выявить портретиста, распространителя, причастных к этой затее и тех, кто, возможно, сознательно направляет их. И выяснить, кто эти христиане, которые, молясь за здравие Его императорского величества, столь превозносят эту враждебную империи 'татарку'? Что их побуждает к этой странной приязни? К тому, что они уездные события раздувают на весь Кавказ?
' Движение гачагов, дух сочувствия гнездился в глубине, был подобен искре в стоге сена. Или горящей головне, брошенной в пороховую бочку...
Для наместника важнейшим долгом было проводить бдительную и хитроумную политику кнута и пряника, натравливая народы и племена друг на друга.
Это все подсказывал ему верноподданнический инстинкт, интуиция монархиста, что въелась в его плоть и кровь.
Тем более, у него были веские основания для беспокойства, основания, изложенные в письме уездного начальника.
И потому портрет Хаджар представал уже не как невинное упражнение кисти, а как опасный символический образ!
Не может же быть, чтобы и сам художник не осознавал рискованности выбора такой 'натуры'! Конечно же, решившийся на такой дерзкий шаг человек не мог не представлять всех пагубных для него последствий. Ведь и распространители портрета не могли не знать о политической репутации сего 'персонажа'.
Да, в незавидном положении оказался главноуправляющий, долго пришлось ему ломать голову, морща и потирая многодумное чело!
Сколько же усилий надо приложить, чтобы заставить отстоять всякую 'муть', обуздать взбаламученный поток и направить в русло, отвечающее интересам империи.
Не совладаешь с искоркой, попавшей в стог, подует ветер, возгорится пожар!
И испепелит все дотла.
И все потонет в чаду и дыму, и вознесется черной тучей в небо.
В таких размышлениях и чувствах было написано и послание на высочайшее имя о сложном положении на Кавказе, к которому он счел необходимым присовокупить красноречивый портрет 'Орлицы Кавказа'. И, с другой стороны, осознавая неслучайность появления этого 'опасного' портрета, он приказал поинтересоваться историей его появления штатному агенту охранного отделения Дато-Сандро.
Главноуправляющий знал свое дело.
Знал свое дело и Дато.
И оба испытывали тайное смятение и страх. Главноуправляющий опасался потерять высочайшее доверие, навлечь августейший гнев и попасть в опалу, лишиться всех внушительных чинов и положений. И быть выброшенным за борт, как гнилой орех.
