Генерал был разговорчивее обычного, но сердит. Местные князья горячо уверяли его в верноподданнических чувствах, обещали, что скоро принесут голову Гачага Наби на золотом подносе (в который раз я слышу об этом, как будто голова разбойника находится в местной лавке и достаточно отсыпать горсть монет, чтобы водрузить ее на золотой поднос), приводили в доказательство храбрую гибель нескольких беков в стычке с отрядом Гачага Наби. На что генерал-губернатор резонно заметил, что беки и ханы сложили свои головы в междоусобице и вообще с ним явно хитрят, глядя сразу в две стороны, в сторону гор и в сторону императорских войск. Видимо, сказал губернатор, вы так и ждете, чтобы обе стороны понесли как можно больше потерь. Удивительно, какими умными делают наших государственных сановников дни болезни!
Здесь вмешался в беседу ахунд, что-то вроде нашего священника, чтобы вам попонятнее объяснить. Он сказал, что мусульманское духовенство денно и нощно молится за процветание империи и за славу русского оружия! Похоже, что аллах и наш христианский бог вступили в какую-то родственную связь или начали дипломатические переговоры! Впрочем, слова ахунда не произвели на генерала особого впечатления.
- Ваш аллах так усердно печется о заботах русского государства,- сказал губернатор,- что к мусульманину Гачагу Наби присоединились и христиане, и армяне, и грузины.
- Попы,- прошамкал ахунд,- попы во всем виноваты, попы в черных рясах. Их серебряные кресты вместо того, чтобы отгонять всякую нечисть, служат самому дьяволу, христианские священники погрязли в разврате, прелюбодеянии, грабят народ...
Губернатор, не дослушав, удалился в свои покои. Ах, друзья, как неправ великий Гоголь: разве скучно жить на этом свете?!
От скуки мы не помрем. Со дна души у каждого поднимается неведомый ужас; отчего он, откуда - не знаю. Все, кажется, идет так, как шло, но ужас растет. Я видел однажды, как солдат, не дожидаясь команды для атаки, вдруг вскочил, закричал и бросился в сторону неприятеля, не выдержав ужаса ожидания. Боюсь, что человечество точно так же не выдержит и бросится скоро навстречу собственной гибели...'
Губернатору Гянджи отвели две большие комнаты, увешанные и застланные большими коврами с мягким, густым ворсом. Отослав лакея и секретаря, генерал разделся, затушил свет в маленькой комнатке, оставив всего лишь одну свечу, и лег в постель. Сразу же ожил гадкий, липкий страх перед неизвестностью.
'Как же так, я стоял под пулями и никогда не кланялся им, я шел на дуэли с легким сердцем, а здесь, что со мною, господи? У меня такое впечатление, и оно не оставляет меня ни на минуту, что в постель ко мне заполз скорпион... Чего я боюсь? Меня убьют!- вдруг сказал себе генерал и сел на постели. Меня убьют по дороге в Зангезур. Что стоит разбойникам напасть на наш караван, перерезать всем глотки? Или взять меня в заложники. Боже, какой ужас'.
Генерал снова лег, испытывая сильный озноб. Убьют? Но как бы не было хуже. Что он сможет сделать в Зангезуре? Он вконец опозорится. Его унизили наместник и министр, его и дальше будут унижать. Нет, уж лучше смерть. Губернатор поднялся, прошел на цыпочках к столу, открыл ящики для пистолетов, взял один из них.
Одно усилие - и его нет, нет ничего, покой, блаженство. Пистолет в его руке дрожал, обдавая холодом, и он отшвырнул его прочь.
Это была кошмарная ночь, когда он временно забывался, скрежетал зубами, метался, силясь скинуть наваждения, открывал глаза, лихорадочно пытаясь сообразить, что с ним произошло, как его накатанная, привычная жизнь вдруг пошла по ухабам, что с ним сделалось.
Генерал корчился в бреду, как металась в горячечном забытье огромная империя, зашедшая в тупики истории.
Глава двенадцатая
- Все останется при нас,- весело говорила кафанка.- У нас-то и есть всего-ничего! Огород в ладонь, хижина с ноготок! Да будет все это жертвой нашего братца Томаса, нашего друга Аллах-верди Гахраман оглы, и уж, конечно, славного Гачага Наби, прославившего Зангезур, и его жены - великой Хаджар! Не правда ли, Карапет?
- Почему ты меня об этом спрашиваешь?-отозвался добродушно ключник.Страх? Ну его к черту. Один раз родился, один раз и умру. От пули, землетрясения или от твоего ворчания - какая разница?..- Он расстегнул ворот рубахи.- Все равно все умрем.
Такой переход настроения Карапета от страха к спокойствию и ясной мысли мог показаться неожиданным только, для того, кто его не знал. Все неприятные минуты у него были связаны с ревностью, и стоило ему убедиться, что Айкануш, перед которой он до сих пор трепетал как юноша, верна ему, все опять становилось на свои места.
- Я всегда говорил, что в жилах Карапета течет кровь мужчины!- сказал Аллахверди.
- При чем тут кровь,- ответил задумчиво карапет.
Действительно, при чем тут кровь? Разве мы в большинстве своем не одинаковы? Если не считать законченных негодяев, кому понравится быть ключником в тюрьме, держать взаперти людей, часто ни в чем не повинных, и держать по чужой воле. Открываешь засовы, и пока выводят арестованного на допрос, уводят совсем, надолго в чужие края или навсегда из этой жизни, стоишь, потупив взор, стыдишься поднять глаза.
Много ли наберется в тюрьме людей, которые не могли бы с тоской и отчаянием сказать богу: 'За что? Господи, за что?' и вор, перестающий в приступе голода понимать, что он делает, и бродяга, не нашедший приюта своей горемычной судьбе, и убийца, попытавшийся защитить свою честь и достоинство,разве не сама жизнь привела их сюда, в холодное царство цепей и побоев? Сколько всего видит ключник?
Работает крестьянин на клочке земли, не знает ни сна, ни отдыха, чтобы хоть немного свести концы с концами, чтобы не слышать по ночам плача голодных детей. Скажет что-то не так хану или приставу, чужую межу нечаянно тронет, в чужом лесу хворостинку поднимет, и вот уже ключник запирает за ним крепкий засов. Ключник видит, как гонят бедный люд в Сибирь за одно неосторожное слово, за одну лишнюю пядь земли, которую хочется прикарманить ненасытному помещику. Ключник видит серые лица крестьян, с глазами обреченными и злыми. Он видит, как жена с детьми прощаются с кормильцем, приговоренным к каторге: женщина с рыданием развязывает кончик платка и протягивает осужденному последнюю трешку, а каторжанин возвращает ее своим детям.
И ключник больше не верит в правду земного суда. Правда всегда на стороне сильных и богатых. И при чем тут кровь? И какая разница, кто ты - христианин или мусульманин? Никто не хочет боли и страданий, все хотят любви и покоя. Все одинаковы - богатые жестоки, бедные - несчастные. При чем тут кровь?
Она была единственной дочерью Магыча из Иссавенка. И была еще подростком, когда на верхней губе ее пробился легкий пушок. Пастух Магыч ужасно возгордился этим и, смеясь, говорил: 'Бог мне послал усатую дочь, чтобы Магыч не вопрошал больше бога, почему он не дал ему сына!'
Дочь стыдилась отца. Слезы наворачивались на глаза, когда она видела, как вечерами он обходил дома, как стоял, тяжело опираясь на пастуший посох, пока люди гремели ставнями и дверьми, прежде чем подать ему немного хлеба или лаваша. Отец, почувствовав это, отправился с дочерью в Гёрус на какую-то бекскую постройку подработать.
На гызылдашской дороге встретил Магыча и Айкануш тщедушный Карапет, и она сразила его пышущим здоровьем, сверкающими зубами, сочными, налитыми алой кровью губами. Столько восторга и растерянности было в его глазах, что кафанка весело рассмеялась, и в ее смехе Карапету послышалось обещание. Вскоре кафанка связала с ним свою судьбу. Много лет прошло, а Карапет не мог опомниться от своего счастья, не верил в него и хотел одного, чтобы она любила его хоть частью той любви, которую он питал к ней. И если ключник решился на такое опасное дело, как подкоп из своей хижины, значит, он действительно хотел этого, зная, что Айкануш ценит в мужчинах не столько физическую силу, сколько отвагу и мужество.
Опасное дело кажется опасным и даже страшным, пока не возьмешься за него. Вот и теперь, стоило им начать приготовления к подкопу, как Карапет перестал суетиться и даже проявил сметку и спокойствие. Теперь и риск не казался ему слишком большим.
- Томас,- спросил Карапет, глядя на Аллахверди, к которому не решался обращаться из-за робости.- А вправду говорят, что Гачаг Наби посещает свадьбы бедных армян и непременно приходит с подарком?
- Ну, это что? Я сам слышал, подковывая лошадей у одного хана, как он рассказывал приятелям. Среди бела дня заявляется к хану высокий мужчина. Вежливо здоровается, спокойно кладет перед ним пистолеты и вежливо спрашивает, такие-то батраки вам задолжали? Задолжали! Много? Много! Ну, тогда несите
