Я попрощался, велел запрягать и скоро был в пути. Больше суток продолжалась эта бешеная скачка, не прерываясь. Вероятно, эта стремительность породила во мне мысль, что все мы несемся очертя голову в какую-то пропасть. Сами не ведаем, что творим, потому что несет нас, вертит, перебрасывает, опрокидывает и, за что ни зацепишься, все обрывается на корню.
Приехав в Гянджу, я сразу прошел в покои генеральши. Она сидела у туалетного столика, опустив белые тонкие руки на колени. Рядом стоял врач губернатора, теребя какую-то бумагу. Я понял, что это телеграмма из Шуши и что генерал действительно слег.
- Боже мой, что случилось!- воскликнула генеральша.- Федор Матвеевич? Что с ним?
- Ровным счетом ничего, сударыня,- отвечал я.- Простите за вторжение, но мне не терпелось сообщить вам весть о том, что генерал совершенно здоров и, насколько я знаю, уже отправился в Зангезур.
- А как же эта телеграмма?- спросил врач. Это был красивый светлоглазый высокий мужчина, видимо, баловень своих высокопоставленных пациенток. Я его никогда не любил, он мне отвечал тем же.
- Это или недоразумение,- сказал я,- или хуже - весточка от врагов генерала. Вероятно, вас хотят принудить к путешествию и подвергнуть опасности.
- Сударыня,- произнес врач, почти не слушая моих слов, и я понял, что этот человек имеет какую-то власть над генеральшей.- Я настаиваю на том, что вам нет необходимости ехать, но я не уверен, что состояние здоровья генерала такое благополучное, каким обрисовал его этот молодой человек. Организм генерала расшатан последними событиями. Я предупреждал вас. Боюсь, опасения мои подтвердились.
Здесь я погорячился и стал делать одну ошибку за другой.
- У вас совершенно ложные опасения,- вспыхнул я.- Или лгу я.
- Вот именно,- ответил врач с улыбкой.- Только я не знаю, с какой целью. Вероятно, генерал, заботясь о вашей, сударыня, безопасности прислал этого молодого человека сюда. Узнаю Федора Матвеевича, узнаю его благородное сердце. И это одновременно знак мне, чтобы я поддержал его в желании уберечь вас от всяких непредвиденных в дороге событий и уговорил вас не спешить, а остаться здесь,. Я выеду сейчас же. И сразу же вам дам знать, каково действительно положение дел.
Врач так искусно уговаривал Клавдию Петровну никуда не ехать, он так красноречиво и убедительно говорил об опасностях, душевном состоянии губернатора, что она все более и более укреплялась в желании выехать к мужу немедленно, сейчас.
- Ах,- восклицала она,- не говорите мне о властях, о специальном разрешении наместника для такого выезда. Для вас губернатор лицо официальное, а для меня муж, понимаете - муж, который сейчас страдает, нуждается в помощи и которому я нужна.
Слова ее были искренни, она сейчас не играла.
- Именно поэтому я не рекомендую вам ехать,- сказал врач.- Ваше появление может еще больше удручить генерала. Что касается помощи, то во мне он найдет и верного слугу, и сиделку, и искусного лекаря.
И тут я вспомнил, что как-то в местном клубе мы все сильно перепились, и я слышал, как этот врач говорил кому-то: у лекаря есть тысячи способов убить пациента, но самый верный - постоянно напоминать больному о его болезни, постоянно укладывать его в постель, запрещать лишние движения, делать при этом заботливый и встревоженный вид. Я было подумал тогда, что врач собирается к генералу, чтобы убить его, если бы видел в этом какую-то логику и смысл. Но тогда я еще ничего не знал.
- Против всех опасностей у меня будет талисман,- неожиданно кокетливо сказала генеральша.- Я надену по местному обычаю женский платок. Как он называется? Вот наш милый секретарь напомнит нам.
- Келагаи,- сказал я, обожженный ее взглядом: она и в самом деле была красива, знала это и дразнила этим, вкладывая в голос волнующие нотки обещания, понятные только тому, к кому она обращалась.
- Насколько я знаю,- продолжала губернаторша, - этот платок спасает женщину от множества неприятностей, а мужчину - от ненужного кровопролития. Стоит бросить его между двумя спорящими мужчинами, и кинжалы снова вкладываются в ножны. Не правда ли? - обратилась она снова ко мне, и я увидел в ее глазах голубой огонь.
- Правда,- сказал я.
- Воля ваша, вы - госпожа, а я - только ваш раб, ваш слуга,- сказал врач, недовольный тем, что она обращалась ко мне.- Может, этот дикарский обычай и защитит вас и вашего мужа от кинжала, но в политических интригах это средство бесполезное.
- Ах, какие там интриги! До них ли мне сейчас!- сказала генеральша невинным голосом, встала и прошлась по комнате. Да, она была красива, восхитительно красива.- Увидеть милого Федора Матвеевича, быть рядом с ним вот все, что мне нужно.
Она говорила это таким тоном, что я ей почти поверил.
- Я далек от политики, сударыня, и никогда в нее не вмешиваюсь, но если генерал сразу же не взял вас с собой в Зангезур, значит на то были веские причины,- произнес врач.
- Ничего,- ответила губернаторша.- Я, как все мусульманские женщины, буду просто тенью мужа, лица никому не покажу.
Она взяла колокольчик, позвонила, велела явившейся служанке укладываться и дала знать, что мы больше не нужны. Мы сразу же разошлись с врачом в разные стороны, не обменявшись ни словом. Мы все умны задним умом. В дороге, испытывая мучительную тряску в жесткой пролетке, потому что в фаэтоне теперь ехали губернаторша и врач, нахально и спокойно занявший место рядом с нею, я догадался, где допустил ошибку. Генеральша несомненно тщеславна, несомненно любит повелевать и несомненно обожает политику. Надо было привезти ей от генерала какое-нибудь важное и таинственное поручение, связанное с политикой. Ну, отправиться, допустим в какой-нибудь местный городишко в гости к жене какого-нибудь хана, что-то там выведать, что ли. Польстить ей нужно было, словом, нужно было направить ее на ложный путь, безобидный для нее самой и для губернатора. Ничего этого я не сумел.
Тогда я многого не знал. Генерал ездил к наместнику без меня, никакие документы в последнее время через мои руки не проходили. Лишь в дороге я стал понимать, что поездка губернатора в Зангезур не просто обыкновенный деловой выезд предводителя губернии в уезд. Генерал расстроен не опасностью, которой грозят зангеэурские горы, и не волнениями местного населения. Против него затеяли какую-то игру, опасную для него, непривычную его добродушному и в общем-то ленивому уму.
Поразмышляв, а времени было предостаточно, я понял, что генерала хотят свалить и опорочить, что жена его владеет нитями этой интриги, тонко знает, что здесь к чему, а их врач занимает в этой истории не последнее место. У меня пока не было оснований так думать всерьез и все же чутье подсказывало, что рассуждения мои близки к истине.
Глава четырнадцатая
В доме наместника Кавказа как будто воцарился покой. Мятежники, засевшие в горах, были той раной, к которой вначале относятся серьезно, затем понимают, что она отнюдь не смертельна, а потом привыкают, хотя она саднит, мешает, но с ней, оказывается, можно жить и даже развлекаться.
К тому времени, когда из Шуши пришла весть о болезни губернатора Гянджи, наместник полностью овладел ситуацией. Министр понял это, хотя и поздновато, и всячески старался взять инициативу в свои руки: надо было показать, что именно он вершит здесь политику России и исполняет волю государя, который ему лично доверил эту сверхсложную миссию, не надеясь больше ни на кого.
- Болезнь губернатора меня смущает,- сказал он наместнику, брезгливо разглядывая телеграмму из Шуши.- То ли он заболел нарочно, то ли эти слухи сами нарочные.
- Ни то ни другое,- снисходительно ответил наместник.- Генерал был хорош во главе полка, он неплох за карточным столом, в будуаре высокопоставленных дам, он может и на дуэль пойти с открытыми глазами, но в политике генерал слаб. Он труслив, когда надо принимать решение. Это жена его как-то ухитряется руководить губернией.
- Подождите,- воскликнул министр, - это такая большеглазая светлоглазая полячка.?
- Она не полячка, она русская,- усмехнулся наместник.- Впрочем, это не имеет никакого значения. Главное, теперь вы знаете, каково мне было все эти годы. Надеюсь об этом будет знать и его императорское величество. Никому никакого дела до России нет. Государственные мужи сразу начинают болеть, когда надо думать о судьбах Отечества. Вы говорили намедни о решительных мерах против мятежников. Но не против них надо принимать решительные меры, не против них! Моя бы воля, я бы под трибунал отдал каждого, кто мешкает в эти опасные минуты.
