походной жизни, опасность, заживляя его раны, давая мудрые советы.
День и ночь здесь не отделены друг от друга. Время бежит, словно тихая черная река. Откуда в тебе, женщине, столько стойкости, почему не вянет, а расцветает твоя красота, почему все больше и больше в твоих глазах гордости и ненависти к врагам? Неужели тебе, тонкостанной, юной, отпущено столько сил природой?
А, может быть, силы твои в том, что ты сердцем своим связана с сердцем своего любимого, великого Гачага Наби, что все существо твое связано с народом, с его мощью, как чинара связана могучими корнями с толщей плодородной земли?!
Глава тридцать седьмая
Внешне между повстанцами и царскими властями словно установилось негласное перемирие. Наместник, министр, генерал-губернатор, князь Белобородое, капитан Кудейкин, десятки офицеров, тысячи солдат царской армии ждали, какой шаг предпримет Гачаг Наби, надеясь, что ничего серьезного так и не произойдет, все образуется само собой, сойдет на нет.
Повстанцы готовились к крупным маневрам. Большой совет отряда решил уходить на зиму на тот берег Араза и оттуда тревожить угнетателей, а к следующей весне снова вернуться в Зангезурские горы. У них не было другого выхода. К большой войне они пока не были готовы, маленькой не хотели. Оставалось одно, решить, как теперь быть с 'кавказской орлицей', Хаджар, дочерью Ханали.
Взглянем еще раз на эту картину, представим себе, как и чем жили люди, захваченные этими событиями. Утомленный бездеятельностью министр отдавал ненужные распоряжения, не подозревая, до какой степени он осточертел окружающим, так же, как надоел своими бесконечными каламбурами, цитатами из древних авторов. Наместник плел интригу мелкими стежками, запутывая министра, расправляясь с непокорными, отсылая в Петербург письма с баснями о решительных победах.
Не было в живых уже грузина Сандро, жестокого Рябова, полковника Зубова, над их неизвестными могилами кружился ветер, души витали неизвестно где. Крестьяне и мелкие ремесленники передавали из уст в уста легенды о подвигах Гачага Наби, восхищались им, но бросить надоевшую им долю, клочок земли, кузнечные меха, полуразвалившиеся хижины не решались, и тянули по-прежнему свое ярмо, надеясь, что лучшие перемены придут сами собой, со стороны.
Бессмысленной деятельностью кипел Гёрус. Сменялись один за другим военные караулы, казачьи разъезды гарцевали в окрестностях города, местные жители, те что побогаче и познатнее, сидели в чайхане и судачили. Генерал-губернатор вел свои нудные разговоры с женой; она, не понимая, как выбраться из сложившейся ситуации, оскорбленная и униженная врачом, терялась в тоске. Секретарь наблюдал, посмеивался, писал дневник, понемногу помогал повстанцам.
Перепуганный случившимся, капитан Кудейкин наотрез бросил пить, ходил бледный, торжественный, ввел в тюрьме еще более жесткий режим, гонял солдат тюремного гарнизона по плацу, посещал губернатора, сообщая ему о все новых несуществующих событиях, подтверждающих, что против генерала был организован зловещий заговор, который теперь, слава богу, раскрыт.
Алов, неожиданно попавший в царскую темницу, прикидывался на допросах жалким дурачком, человеком жадным, мерзким, и это ему удавалось. Карапет, полностью завоевавший доверие капитана Кудейкина, грозно гремел ключами, бранился матом, раздавал для виду зуботычины заключенным, а тайком помогал им и, в первую очередь, - Хаджар и Алову.
Армянский купец, в доме которого жили Андрей и Людмила, в несколько дней постарел, потому что 'око его величества' таскал ежедневно его на допросы, а потом стал требовать, чтобы на допросы ходила его дочь. Возвращалась она всякий раз часа через два и заплаканная.
В доме ключника гёрусской тюрьмы рыли пшеничную яму. Айкануш перестала ругаться с воображаемыми землекопами, да и те так устали, что, не обращая внимания ни на что, несли и несли мешки с землей к реке, сбрасывали и, не отдыхая, возвращались обратно. Аллахверди и Томас наткнулись на выступ скалы, промучались с ним несколько дней и решили обойти его, а там песок, который осыпался, тек, и подземный ход грозил в конце концов обрушиться.
Гачаг Наби запретил всякие налеты на помещичьи угодья, ввел строгую дисциплину в отряде, велел готовиться к большому походу. День и ночь осаждали его думы о Хаджар, и он, оставшись один, разворачивал перед собой план тюрьмы, начерченный незнакомым ему Рустамом Али и думал о набеге на тюрьму. Он был готов к тому, чтобы совершить нападение, но хотел, чтобы его сподвижники на этом настояли. Сам говорить об этом он не мог, так как речь шла не только о 'кавказской орлице', ставшей давно для народа символом свободы, но и о его жене.
А налеты на поместья все же продолжались. Группы хорошо вооруженных, дерзких всадников внезапно появлялись в поместьях, грабили богатеев, щедро делили добычу между крестьянами и уносились как смерч. Набеги напоминали обыкновенный грабеж. Власти продолжали приписывать это 'бандитам' Гачага Наби, но к своему изумлению, один из главарей очередного набега оказался сынком шушинского ахунда. Скандал замяли, сыскная служба оказалась в тупике. Разбойники мерещились всюду.
Странно, но и в такой обстановке продолжалась жизнь. Крестьяне заканчивали полевые работы, подсчитывали убытки, хоронили умерших от непосильного бремени, повитухи принимали роды, начались осенние свадьбы. Имущие, понемногу свыкаясь с повседневной опасностью, обирали до последней нитки бедный люд. Чиновники, словно им предстояло еще жить вечность, набивали карманы: составление каждой бумаги подорожало почти в десять раз. И своим чередом шла вечная игра любви. В соседнем с Гёрусом селении отец, пожилой мусульманин, не из бедных, застрелил свою дочь, застав ее в лесу с русским казаком.
В освободительных движениях есть своя логика. С самого начала все знают, что бунтовщики обречены на гибель. Знают это и сами повстанцы. Нельзя об этом не знать, когда против тебя стоят не только регулярные войска с пушками, хорошо обученными воинами, не только умелые военачальники, не только сам государь император, но и само время, мудрое время, определяющее ход поражений и побед.
Но несмотря на это, именно обреченные на гибель повстанцы чувствуют себя победителями, а верха, подавляющие один очаг бунта за другим, втайне считают себя проигравшими. Грозное веселье царит в повстанческих лагерях и тревожное беспокойство в особняках богатых людей. Кто знает, чувствует ли каждый отдельный человек, что принадлежит истории, а история всегда на стороне угнетенных.
Такими были мысли Андрея, когда он, вскочив в седло, поскакал вслед за новыми друзьями, которые вели его к Гачагу Наби. И теперь ему казалось, что холодность Людмилы, которую он всегда ощущал, не так страшна, что можно прожить счастливо и без любимой женщины, когда есть цель - закончить свою судьбу на взлете, в миг постижения истинной, ничем не стесненной свободы.
Глава тридцать восьмая
Гачаг Наби, присев у камня и потеплее закутавшись в бурку, задремал с мыслями о тех героях, которых он вел за собой, о милой своей Хаджар, о прошлом, полном тревог и борьбы, будущем, до краев наполненном неизвестностью. Попеременно накатывались -на него волны страха и радости, надежды и отчаяния, и только когда в небе забрезжила бледная заря, он окончательно стряхнул с себя тяжелое наваждение сна и занял ум земными и неотложными заботами.
Три дня, как ушли со стоянки Мехти и Тундж Вели, и до сих пор ни их самих, ни 'новых мусульман', ни одной хорошей или нехорошей весточки. Попадись они в лапы солдатам, лагерь давно бы знал; может, их схватили ночью и втайне поместили в казематы, и теперь мучают, истязают, - Гачагу казалось, что за последний год он прожил уже тысячу жизней, так много приходилось думать о судьбах других, так близко они проходили возле сердца.
Поднявшись на ноги, Гачаг Наби стал обходить караулы и был обрадован, что ни один его бесшумный шаг, ни одно движение не ускользает от внимания часовых. Были у него в отряде люди, которые протестовали поначалу против такого железного порядка, строгой армейской дисциплины, но теперь всем было ясно, без этого они не выстояли бы и нескольких дней. Наби прошел к Бозату, потрепал его по спине и услышал в ответ веселое ржанье, отозвавшееся многократным эхом далеко в горах. Чудо-конь, такой же неутомимый, бесстрашный, преданный, как и все, кто окружал в трудные минуты Гачага.
Умывшись обжигающей водой родника, расчесав свои жесткие черные волосы, Гачаг Наби окончательно стряхнул с себя сон, и тело налилось бодростью. Заря занималась медленно, разгораясь все ярче и ярче, охватывая полнеба, и Наби почувствовал, что вера в окончательное торжество его дела крепнет, растет, пронизывает все его существо. Как бы долга ни была ночь, но день придет, и вот она, эта кровавая заря, которая несет освобождение от тьмы. Вот она!
Поднимется высоко солнце над всеми и для всех, и люди станут братьями, и на свободной земле не
