будет места ничему, кроме свободного труда и прекрасной любви. А пока, пока он должен быть неуловимым, как снежный барс, должен повергать врагов, должен огнем и мечом восстанавливать справедливость. Не хотел он крови, не любил он ее, но она была сейчас единственным способом приблизить великий день освобождения.
В рассветном гулком воздухе послышались человеческие голоса, и Гачагу Наби показалось, что они ему знакомы. Спокойно он поправил ножны знаменитого своего кинжала и выступил навстречу появившимся на тропинке четверым людям. Да это же Мехти и Вели! А эти, двое других, не 'новые ли мусульмане'? Высокий темноволосый парень, явно некавказского склада, и девушка с белым личиком, обрамленным золотыми крупными кудрями.
Приветствуя гостей, Наби пытливо всматривался в их лица и не заметил ни тени смущения или страха, ни тени праздного любопытства, ни намека на высокомерие, которое нет-нет, а проскальзывало в самых гуманных представителях русской нации по отношению к ним, кавказцам. Сдержанность, спокойствие, в котором угадывалось чувство собственного достоинства, и почтительность к нему, к гачагу, почтительность к нему? Этот вопрос Гачаг неожиданно мысленно себе задал. Почтительность к разбойнику? К бандиту с большой дороги, который грабит, убивает, которым пугают в богатых домах детишек, антихристу, осквернившему веру в царя и Отечество? Ведь именно так его преподносят, именно так о нем говорят его враги. Но если это почтение не к нему? Если это почтение к свободе, если это уважение к борьбе, если это надежда на справедливость? Ведь, в сущности, разве дело сейчас в нем, в Наби, не он, так другой взялся бы за оружие и повел бы повстанцев в бой за торжество добра на земле и, наверное, внушал бы такую же почтительность, какую проявляли эти 'новые мусульмане', ничем не отличающиеся внешне от обыкновенных христиан.
- Чтобы быть гостем у такого человека, как я, - нужно большое мужество, улыбнулся ободряюще Гачаг Наби.
- Мужество порождает мужество, - кратко и ясно ответил Андрей, и Наби незаметно для пришельцев одобрительно кивнул счастливым своими 'пленниками' Мехти и Вели.
Глава тридцать девятая
Война - это всегда война, это всегда неизбежный страх перед смертью и сама смерть, это боль, ужас, разрушение. И тем прекраснее смысл освободительной борьбы, которая сопровождается тем же постоянным риском смерти, но при этом неодолимо влечет к себе не только испытанных бойцов; люди, робкие по своей природе, люди, с отвращением относящиеся к насилию, вступают в ряды народных мстителей, становятся рыцарями без страха и упрека. И спайка их так велика, мужество так безгранично, что перед ними отступает регулярная армия, соединенная в одно железной дисциплиной.
И одно страшит их в этой открытой и кровопролитной борьбе - предательство, жуткое, как шорох затаившейся змеи, готовой с самой неожиданной стороны, внезапно, мгновенно нанести смертельный удар, выхватив из восставших самого сильного - вождя, полководца, без которого освободительное движение обречено. Предатель - фигура во всей истории человеческой зловещая и неясная. Нередко симпатии людей к ним искренни, а заблуждения длительны. Гачаг Наби хорошо знал это и потому вновь и вновь думал об этих 'новых мусульманах', этих русских, пришедших к нему в отряд, искавших с ним встречи. Их облик внушал доверие, слова говорили о душевной чистоте, но здесь нельзя было ошибаться. Он не имел права делать ни одной, даже незначительной ошибки; в конце концов его жизнь, полная лишений и тягот, беспрестанной борьбы, не так уж важна сама по себе, но за ним стоят тысячи, и его трагедия может обернуться трагедией и для них. Не знавший грамоты сын Ало обладал врожденным чувством такта, мудростью и умел удерживать внимание на главных своих мыслях, ничем их не выдавая. Обменявшись первыми словами с пришельцами, Гачаг разом представил себе, какую огромную моральную помощь они могут оказать повстанцам. Во-первых, поддержать дух бойцов, во-вторых, покажут его правоту перед теми русскими, для которых его цели были в лучшем случае неясны. А потом, потом, разве он не думал установить на земле законы справедливости и равенства? Разве он не надеялся запечатлеть в них извечную мечту народа? Но что он может, не обученный грамоте, не имея в отряде ни одного человека, который мог бы помочь ему в составлении нового закона? Эти русские, несомненно, знают толк в этих делах и, если их помыслы действительно чисты, а сердце так же бесстрашно, как и выражение глаз, то они принесут ему неоценимую пользу. Время покажет, кто они, а сейчас главное для него - это закон гостеприимства.
- Значит, это вы 'новые мусульмане'? - спросил Гачаг, по привычке пригладив усы.
- Это не так, - улыбнулась смело в ответ Людмила. - Мы не 'новые мусульмане'. Мы - христиане.
- Что же тогда привело вас сюда? Если вы не разделяете нашей веры, если вы душой связаны с вашим богом, то почему вам было искать меня?
- Видите ли, - сказал серьезно Андрей, - мы не 'новые мусульмане' и не можем ими быть. Мы, может быть, в чем-то новые люди.
- Не понимаю, - сдвинув брови, отозвался Ало и повернулся в сторону Вели и Мехти, но те понимали еще меньше, о чем шла речь. - Не понимаю, что означает новые люди, - продолжал Наби. - У вас какая-то новая вера. В нового бога?
- Почему обязательно бога? - улыбнулся Андрей. - Мы те, кого русский император считает' своими врагами.
- Вас? Врагами? - переспросил Наби. Ему показалось, что русский хвастает.Ну, я ему враг, потому что воюю против его солдат. А вы почему враги? Разве вы не разделяете его веры, не служите ему?
- Если бы служили, то были бы мы сейчас здесь? Да, мы ему враги, потому что стреляли в него.
- В кого? - невольно воскликнул Ало-оглы.
- В императора, - засмеялась Людмила.
- Стреляли, а он жив-здоров, - лукаво сказал Ало.
- Раз на раз не приходится, - грустно сказал Андрей.
- Да вы не расстраивайтесь, - расцвел дружелюбной улыбкой Наби. - Мне говорил землемер Василий о том, что стреляли в императора. Но я не думал, что это вы.
- Василий?-задумчиво произнес Андрей.-Василий... Нет, его мы, пожалуй, не знаем. Не помню, во всяком случае.
- А кого вы знаете, кто знает нас? - спросил Наби неожиданно, посмотрев прямо в глаза Андрею.
Людмила переглянулась с Андреем и достала из чемодана портрет Хаджар. Сердце Наби забилось.
- Где вы видели ее, где? - спросил он взволнованно.
- К сожалению, только на портрете! И знаем ее пока только как 'кавказскую орлицу'!
- А как по-вашему, - заговорил тихо ало-оглы, скорее всего сам для себя,не преувеличена ли ее храбрость в народе? Не приукрашена ли она?
- Художник,- ответила так же тихо Людмила,- и изобразил великую женщину. Столько же прекрасную внешностью, сколько великую своим служением идее свободы.
- Да, это так. Это так, - вскочил на ноги Наби и взволнованно сделал несколько шагов в сторону; затем, вернувшись, он снова сел и заговорил уже спокойно,- да, это так. Но это так, не только потому, что наша Хаджар сама по себе храбрая и великодушная женщина. Прекрасная женщина. Потому что храбр, великодушен и прекрасен наш народ. У народа орлиные крылья и орлиное сердце. И женщина, его представляющая, должна быть орлицей!.. А вы знаете, кто написал ее портрет?
- Не знать близких друзей, это же невозможно! - засмеялся Андрей.- Это все равно, как не знать себя.
- Вы хотите сказать...
- Мы хотим сказать, что люди, написавшие портрет 'кавказской орлицы', -г наши друзья!
- Тамара и Гогия?!
- Тамара и Гогия!
Как ни нравились пришельцы Гачагу Наби, как искренне себя они ни вели, Ало-оглы насторожился: почему они друзья, где могли
видеться?
- Значит, вы их хорошо знаете? - после недолгого молчания
спросил он.
- Да! - с некоторой досадой ответила Людмила, и эта досада
не ускользнула от Ало-оглы.
- И где они сейчас? - не удержался он от нового вопроса. - У себя в Грузии, в Тифлисе?
