горизонта. На него.
– Ты знаешь, что значит – не нести больше эту ношу? – прошептал он. – Знать, что я впервые свободен?
Я молчал. Но определенно понимал его чувства. И я испугался за него – возможно, это был тот же самый якорь, что и Великое Семейство для Маарет.
– Нет, – поспешно ответил он и покачал головой. – С меня словно сняли проклятие. Я просыпаюсь, думаю, что нужно спуститься в храм, нужно жечь ладан, принести цветы, встать перед ними, разговаривать, попытаться утешить их, если их души страдают. И тут я осознаю, что их нет. Все позади, все кончено. Я волен идти куда хочу, делать все, что хочу. – Он помолчал, глядя на огни. Потом спросил: – А как же ты? Почему ты не освободился? Жаль, что я тебя не понимаю.
– Понимаешь. Всегда понимал, – возразил я, пожимая плечами.
– Ты сгораешь от неудовлетворенности. А мы не можем принести тебе утешение, да? Тебе нужна их любовь. – Он указал на город.
– Можете, – ответил я. – Каждый из вас. Я и помыслить не могу, чтобы от вас уехать, во всяком случае, надолго. Но, понимаешь, когда я был на сцене в Сан-Франциско... – Я не закончил фразу. Что толку говорить, если он не понимает. Все шло так, как я мечтал, пока на землю не спустился ураган, который унес меня с собой.
– Несмотря на то, что тебе так и не поверили? – спросил он. – Несмотря на то, что тебя считали просто ловким артистом? Как говорится, автором с изюминкой?
– Они знали мое имя! – возразил я. – Они слышали мой голос. Там, над сценическими огнями, они видели меня!
Он кивнул.
– Так, значит, книга? «Царица Проклятых».
Ответа от меня не последовало.
– Спустись к нам. Разреши нам составить тебе компанию. Поговори с нами о том, что произошло.
– Вы видели, что произошло.
Вдруг я почувствовал его смущение – он испытывал любопытство, но не хотел его показать. Он смотрел на меня.
Я вспомнил, как Габриэль начинала задавать вопросы и замолкала. И до меня дошло. Надо же, как я был глуп, что раньше не догадался. Они хотели знать, какими способностями она меня наделила, насколько меня изменила ее кровь, а я все это время держал эти тайны в себе. Я и сейчас не давал им воли. Они находились рядом с воспоминанием о трупах, разбросанных по храму Азима, об экстазе, в котором я убивал каждого мужчину на горной тропе. И с еще одним жутким, незабываемым моментом: ее смертью, когда мне не удалось использовать ее дары, чтобы помочь ей!
И теперь все началось сначала. Одержимость концом. Видела ли она, что я лежу совсем близко? Знала ли она, что я отказался ей помочь? Или же ее душа отлетела после первого же удара?
Мариус наблюдал за крохотными яхтами, спешащими на юг, в гавань. Он думал о том, сколько веков потребовалось ему, чтобы приобрести свои способности. Простых вливаний ее крови было мало. Лишь тысячу лет спустя смог он подниматься к облакам, словно и сам становился облаком, лишенный оков и страха. Он думал, что у всех бессмертных это происходит по-разному, что никто не знает, какая сила заключена в другом бессмертном, никто не знает, какая сила заключена в нем самом.
Все очень спокойно. Но пока что я не мог довериться ни ему, ни кому-то еще.
– Послушай, – сказал я. – Дай мне еще немного побыть наедине со скорбью. Дай мне творить свои темные картины и делать записи для друзей. Попозже я приду к тебе, присоединюсь к вам. Может быть, я буду следовать правилам. Не всем, но хотя бы некоторым – кто знает? Кстати, что ты сделаешь, если я не буду им следовать? Да разве я уже не задавал тебе этот вопрос?
Он был откровенно потрясен.
– Ты распроклятое создание! – прошептал он. – Мне приходит на память история Александра Великого. Он плакал, когда не осталось миров, какие он мог бы завоевать. Ты тоже будешь плакать, когда не останется правил, какие ты мог бы нарушать?
– О, правила будут всегда.
Он тихо засмеялся.
– Сожги книгу.
– Нет.
Мы посмотрели друг на друга, потом я обнял его, тепло и крепко, и улыбнулся. Я даже не знал, зачем я это сделал, но он был так терпелив и серьезен, в нем, как и во всех остальных, произошла некая глубинная перемена, но для него, как и для меня, она была мрачной и болезненной.
Она имела отношение к борьбе добра и зла, которую он понимал совершенно так же, как я, потому что именно он много лет назад научил меня понимать ее. Именно он сказал, что мы всегда должны бороться с этими вопросами, что простое решение нам не нужно, но что мы всегда должны испытывать страх.
Я обнял его и потому, что любил его и хотел быть к нему поближе, и при этом не хотел, чтобы он оставил меня прямо сейчас, сердитый и разочарованный.
– Ты будешь соблюдать наши законы, не так ли? – неожиданно спросил он со смесью угрозы и сарказма – и, возможно, какой-то толики любви.
– Естественно! – Я снова пожал плечами. – Кстати, что там за новые правила? Я забыл. Ах да, не делать новых вампиров, не исчезать без следа, скрывать следы убийства.
– Ты чертенок, Лестат, ты это знаешь? Сущий дьявол.
– Позволь задать тебе один вопрос, – сказал я. Я сжал руку в кулак и легко дотронулся до его локтя. – Эта твоя картина, «Искушение Амадео», та, что находится в подземельях Таламаски...
– Да?
– Ты не хотел бы получить ее обратно?
– О боги, нет. Это жуткая вещь. Можно сказать, мой черный период. Но я бы очень хотел, чтобы они вытащили ее из своего проклятого подвала. К примеру, повесили ее в парадном зале. В каком-нибудь приличном месте.
Я засмеялся.
Внезапно он посерьезнел. У него зародились подозрения.
– Лестат! – резко сказал он.
– Да, Мариус?
– Оставь Таламаску в покое.
– Ну конечно! – Я еще раз пожал плечами и еще раз улыбнулся. Почему бы и нет?
– Я не шучу, Лестат. Я говорю серьезно. Не связывайся с Таламаской. Мы понимаем друг друга, не так ли?
– Мариус, тебя на удивление легко понять. Слышишь? Часы бьют полночь. В это время я всегда совершаю обход острова Ночи. Пойдем?
Я не ждал его ответа. Выходя из двери, я услышал его милый снисходительный вздох.
Полночь. Песнь острова Ночи. Я прошелся по переполненным людьми галереям. Хлопчатобумажная куртка, белая футболка, лицо наполовину скрыто гигантскими темными очками, руки засунуты в карманы джинсов. Я наблюдал за тем, как голодные покупатели ныряют в открытые двери, глазеют на горы сияющих товаров, на шелковые рубашки в пластиковой упаковке, на лоснящийся черный манекен, закутанный в норку.
За сверкающим фонтаном с танцующими перьями, состоящими из мириадов капель, на скамейке устроилась старушка, держащая в трясущейся руке бумажный стаканчик с кофе. Ей было сложно поднести его к губам. Проходя мимо, я улыбнулся и она дрожащим голосом сказала:
– Старикам сон не нужен.
Из коктейль-бара лилась тихая музыка. По отделу видеокассет прохаживались молодые головорезы... О, эта жажда крови! Я повернул голову, и хриплый треск и вспышки остались позади. Сквозь дверь французского ресторана я заметил быстрое движение женщины, поднимающей бокал с шампанским, услышал приглушенный смех. Театр полон черно-белых гигантов, болтающих по-французски.
