– Стоило мне прийти, и я могла бы уничтожить твой храм. Я могла бы захоронить царя и царицу в морской пучине. Я могла бы даже уничтожить их и таким образом уничтожить нас всех. А этого мне делать не хотелось. Поэтому я просто оставила все как есть. А чего ты мог ожидать от меня? Я не могла снять это бремя с твоих плеч. Я не могла тебе помочь. Вот и не пришла.
Он ожидал услышать нечто гораздо худшее. Это создание могло даже нравиться. С другой стороны, это лишь начало. А ее ответ правдив не до конца.
– Нет? – спросила она. На ее лице появились едва заметные морщинки – свидетельства того, что когда-то она была человеком. – А какова же по-твоему правда? Что я ничего не была тебе должна, что отнюдь не обязана была сообщать тебе о своем существовании и что с твоей стороны дерзко предполагать, будто мне следовало тебе открыться? Я видела тысячи таких, как ты. Мне известно, когда вы появляетесь и когда вы погибаете. Но что мне за дело до всех вас? Мы собрались вместе по необходимости. Мы в опасности. Все нам подобные на свете в опасности! И возможно, когда все закончится, мы станем любить и уважать друг друга. А возможно, и нет. Может случиться и так, что не останется никого из нас.
– Может, – тихо сказал он и не смог сдержать улыбку. Она была права. И ему нравилась жесткая манера ее разговора.
По своему опыту он знал, что все бессмертные отмечены печатью той эпохи, когда они родились. Значит, это правда даже в отношении столь древней женщины, в чьих словах, несмотря на мягкий тембр голоса, сквозила дикарская простота.
– Я совершенно растерян, – неуверенно произнес он. – Я пережил случившееся тяжелее, чем следовало. Мое тело в порядке, но это старый трюк. – Он усмехнулся. – Однако я не могу разобраться в своем новом взгляде на вещи. В душе моей только горечь, абсолютный... – Он запнулся.
– Абсолютный мрак, – закончила она.
– Ты права. Никогда еще наше существование не казалось таким бессмысленным. Я говорю не только о нас. Я говорю, выражаясь твоими словами, – о всех нам подобных на свете. Это смешно, не так ли? Сознание – это же смешно!
– Нет, – сказала она. – Это не так.
– Я с тобой не согласен. Ты решила меня опекать? Скажи, сколько лет ты прожила до того, как я родился? Сколько ты знаешь того, чего не знаю я? Он опять вспомнил свое заточение, жгучие уколы льда, боль, простреливающую руки и ноги. Он подумал о голосах бессмертных, ответивших на его зов; о тех, кто спешил к нему на помощь, но один за другим попадал под воспламеняющие удары Акаши. Он не видел, как они погибали, но он слышал их предсмертные крики! И что означали для него сны – видения о близнецах?
Неожиданно она обеими ладонями слегка сжала его правую руку. Ему показалось, что рука попала в пасть какого-то механизма. И хотя Мариус производил точно такое же впечатление на тех, кто был моложе его, ему самому еще не доводилось ощутить столь подавляющую силу.
– Мариус, ты нам нужен, – тепло сказала она, и в желтом свете, лившемся из распахнутой за ее спиной двери и окон, на секунду блеснули ее глаза.
– Бога ради, зачем?
– Ладно, хватит шуток, – ответила она. – Проходи в дом. Нам нужно поговорить, пока еще есть время.
– О чем? – настаивал он. – О том, почему Мать даровала нам жизнь? Мне известен ответ на этот вопрос. И он не вызывает у меня ничего, кроме смеха. Тебя она, очевидно, убить не может, а нас... нас пощадили потому, что так хочет Лестат. Ты ведь знаешь об этом, не так ли? Две тысячи лет я заботился о ней, защищал ее, боготворил, а теперь она пощадила меня из любви к двухсотлетнему юнцу по имени Лестат!
– Я бы на твоем месте не заявлял об этом столь уверенно! – вмешался в их разговор Сантино.
– Да, – согласилась женщина. – У нее есть и другие причины. Но нам нужно многое обдумать...
– Я знаю, что ты права, – сказал он. – Но у меня уже не хватает душевных сил. Видишь ли, мои иллюзии разбиты, а я даже не подозревал, что это иллюзии. Я-то думал, что набрался такой мудрости! Это был главный источник моей гордости. Я был рядом с вечным! А потом, когда я увидел, что она встала на ноги, я понял, что сбылись все мои потаенные надежды и мечты. Она была живая! Живая! А я играл роль служителя, раба, вечного хранителя гробницы...
Но разве может он выразить и объяснить все словами? Достаточно вспомнить ее злобную усмешку, издевательский тон, обрушившийся лед... А потом – холодная тьма и близнецы... Ах да, близнецы! Они тоже имеют первостепенное значение. И внезапно его осенило, что сон в некотором роде околдовал его. Следовало уже давно выяснить о нем все. Он взглянул на нее, и ему внезапно показалось, что сон окутал ее, увлек в те суровые времена. Он увидел солнце; увидел труп матери; увидел близнецов, склонившихся над телом. Столько вопросов...
– Но какое отношение к этой катастрофе имеют сны? – Тон его неожиданно стал требовательным. Перед лицом этих нескончаемых снов он чувствовал себя совершенно беззащитным.
Женщина долго смотрела на него, прежде, чем ответить:
– Я расскажу тебе об этом все, что знаю. Но ты должен успокоиться. Такое впечатление, что к тебе вернулась молодость. Что это, должно быть, за проклятие!
Он засмеялся.
– Я никогда не был молод. Но что ты имела в виду?
– Ты слишком возбужден и чересчур много говоришь. А мне нечем тебя утешить.
– А утешила бы, будь у тебя такая возможность?
– Да.
Он тихо усмехнулся.
И тут она изящным движением раскрыла ему свои объятия. Этот жест потряс его до глубины души – не столько своей неожиданностью, сколько тем, что он так часто видел его, когда она обнимала сестру.
– Мое имя – Маарет, – сказала она. – Зови меня по имени и отбрось свое недоверие. Входи в мой дом.
Она наклонилась, коснулась руками его лица и поцеловала его в щеку. Прикосновение рыжих волос привело его в замешательство. Его смутил и аромат, исходящий от ее одежды, – слабый восточный запах, напоминающий запах ладана, который неизменно ассоциировался у него со святилищем.
– Маарет, – сердито возразил он, – если я вам нужен, почему же ты не пришла, когда я лежал в ледяной пропасти? Неужели она смогла остановить тебя?
– Мариус, я пришла, – сказала она. – И ты здесь, с нами. – Она отпустила его и грациозно сцепила пальцы рук. – Ты думаешь, в течение всех этих ночей, когда уничтожали нам подобных, мне нечего было делать? Во всех уголках мира она убивала тех, кого я любила или знала, А я не могла одновременно находиться везде, чтобы защищать несчастных. До моих ушей отовсюду долетали их крики. Но мне тоже нужно было кое-кого найти, у меня свое горе... – Она резко умолкла.
Она залилась слабой, но такой по-человечески плотской краской, и сквозь теплый румянец на лице проступили выразительные морщинки. Она страдала – и душевно, и физически, глаза заволокли кровавые слезы. Как странно – хрупкие глаза в нерушимом теле. От нее веяло такой же невыносимой болью, как от самих снов. Перед его мысленным взором пронесся поток образов, явственных, но совершенно отличных от прежних. И он внезапно осознал...
– Не ты посылала нам эти сны! – прошептал он. – Они исходят от кого-то другого. Она не ответила.
– О боги, где твоя сестра? Что все это значит?
Она чуть-чуть отшатнулась, как будто он поразил ее в самое сердце. Она пыталась закрыть от него свой разум; но он чувствовал ее неугасимую боль. Она молча смотрела на него, нарочито медленно и демонстративно, изучая его с ног до головы и тем самым давая понять, что он непростительным образом перешел границы.
От Миля и Сантино, не осмеливавшихся заговорить, исходил страх. Пандора придвинулась еще ближе и дала сигнал предостережения, сжав его руку.
Не стоило ему говорить с нею так резко. «... Кое-кого найти, у меня свое горе...» А впрочем, к черту все!
