мысли, потеряв свою новизну, показались бы всем страшно глубокими.
29 декабря. 'Рыжик'. Читаю у Гитри. После сцены со служанкой он говорит: 'Превосходно'. После сцены самоубийства: 'А это хорошо'. Дочитываю пьесу, немного комкаю. Когда кончаю читать, вижу у него на глазах слезы.
- Превосходно, - говорит он.
- Теперь, - говорю я, - приступим к критике.
- Подождите! Во-первых, необходимо отдать пьесу в 'Комеди Франсез'. Я, только я один смогу вам сыграть мосье Лепика. Его доброту... (Я думаю про себя: 'Мосье Лепик не добрый человек; это человек, у которого бывали минуты щемящей растроганности'.)
Гитри настаивает. Я отвечаю, что не могу.
- Критики! - требую я.
- У публики перехватит дыхание; не следует слишком волновать ее. После ухода мадам Лепик я свел бы все остальное к пяти страничкам. Тут зритель желает лишь одного: чтобы отец и сын упали друг другу в объятия. Ничего не надо, кроме комического и трогательного. Убрать жестокости и общие фразы: Рыжик о семье - слишком жестоко, так напыщенно он говорить не может, мосье Лепик об уступчивости мужей, и т. д. - это вычеркнуть. Вообразите, что вы обрабатываете кожу, а все прочие чесучу. Не надо, чтобы Рыжик был мучеником. У Антуана ни за что не получится огромная и жалостливая доброта мосье Лепика. Надо, чтобы в каждой фразе мосье Лепика чувствовалось: 'бедный мальчик', чувствовалось бы, что он ласково гладит волосы Рыжика, по-отечески дергает его за ухо. Придумайте что-нибудь в сцене Рыжика и служанки. Пусть у зрителя не создается впечатления, что Рыжик - месть Жюля Ренара.
1900
1 января. Ростан написал обо мне письмо министру Лейгу. Мадам Ростан пересказывала отдельные фразы Маринетте, а та передала их мне. На глазах у меня выступают слезы, сердце радостно бьется. Я буду награжден орденом.
Должно быть, министр счел Ростана просто сумасшедшим.
Как он несчастен, наш бедняга Ростан! Считает, что его 'Орленок' скучная вещь. Еле держится на ногах. Засыпает не раньше шести часов утра; каждый день доктор делает ему уколы, не знаю какие.
2 января. Они говорят 'смело' там, где следовало бы просто сказать 'похабно'.
4 января. Две сестры, которые уже потеряли надежду на то, что замужество сможет их разлучить. Двадцать восемь и двадцать шесть лет. Одинаковые шляпки, одинаковые галстучки на шее. Одновременно рассказывают одни и те же истории. Каждая вносит свои подробности. Одна начинает фразу, другая ее заканчивает. Это очаровательно и грустно. Поскольку обе бедны, они не стыдятся, что остались незамужем. Обе дают уроки: старшая - музыки, младшая - живописи.
Будь я богат, я женился бы на обеих сразу. Они свеженькие, как вишенки, которые забыли сорвать, которые буреют, сохнут.
Говорят, у одной из них было что-то с неким лейтенантом.
- Так чего же он ждет?
- Ждет, когда его произведут в капитаны.
Но чувствуется, что не в этом дело, что это уже старая, давно конченная история.
8 января. В театре Антуана. Лаженес издали кричит мне: 'Все в порядке?' Я отвечаю: 'Нет'. В антракте он мне говорит, что пока ничего не известно. Вместе с Мюльфельдом он составлял записку о Поле Адане. Франк-Ноэн говорит, что статейка в 'Голуаз' написана Лапозом.
- Это, как если бы написал сам министр. Значит, дело верное.
- Я слышал от Гитри, - говорит мне Бернар, - что кандидатами намечены Поль Адан, Монтегю и Тудуз, но я в это мало верю.
Иду домой. Маринетта сообщает мне, что все в порядке. Мадам Ростан принесла маленький футлярчик с лентами и маленький бриллиантовый крестик. Мы цепенеем, но не радуемся. Сразу же меня охватывает сомнение. Маринетта меня подбадривает. В газетах - в 'Тан', в 'Деба' - ни слова. В 'Пресс' пишут, что я не буду награжден.
Посылаю Маринетту к Ростанам. Телеграмма от Франк-Ноэна: он видел Лапоза, который еще ничего определенного не знает.
Вот и все. Нечего сказать, хорошенький финал этой нелепой авантюры, которая теперь мне просто противна. Мой брат сидит в кресле и делает глупейшие замечания с глубокомысленным видом знатока. Он, мол, все знал заранее!
12 января. Из окна вижу, как на противоположном тротуаре толпятся люди и на что-то глазеют. Наклоняюсь и замечаю белую лошадь: это карета Ростана. Сердце начинает биться. Входит мадам Ростан с хмурым видом:
- Бедный мой друг, должна сообщить вам дурную весть и предпочитаю сказать все сразу. Я просто в отчаянии. Все шло прекрасно, но в последнюю минуту вас заменили Мораном, другом Лубе. Ростан в бешенстве.
Лицо ее пылает. Я не слишком взволнован, но неизвестно почему уголок глаза увлажнился.
- Ростан к вам заедет, - говорит она. - И все сам объяснит, когда станут известны подробности.
И действительно, я не слишком взволнован. Я, например, заметил, что на ней черное шелковое платье, весенняя шляпка и что вид у нее утомленный. Она находит, что я держусь молодцом. На лице у меня интересная бледность, как у роженицы.
20 января. ...Жемье меня поздравляет, впрочем, довольно вяло, с награждением орденом Почетного легиона, распахивает на мне пальто и, ничего не увидев, в довершение всего извиняется.
Обычно говорят о моем 'авторитете', по правде сказать, он мне надоел. У меня репутация человека сдержанного. Стоит мне сказать кому-нибудь любезность, как она начинает звучать так громко, что моя искренность протестует. Никуда больше не буду ходить и не буду никому говорить любезности.
1 марта. 'Рыжик'. Репетиция. Я спокоен. Даже слишком, ибо дом Лепиков крыт черепицей.
Репетируют в первый раз, гонят без остановки, декорации установлены только наполовину, да и вообще они не очень хороши. В зале несколько человек - дамы, актеры. Первая часть показалась мне суховатой и жесткой. Антуан плохо знает роль, потом вдруг я начинаю чувствовать, что дело пойдет, и дальше идет без запинки. По лицу Рыжика текут слезы, смывая румяна. Физиономия у него страшная - настоящий убийца собственной матери. Чувствуется, что Антуан себя бережет и что на генеральной репетиции он будет куда лучше. Мопен плачет, потому что, по ее мнению, мадам Лепик слишком жестока, и добавляет:
- Это ничего. Это только комедиантство.
Репетируют, чтобы 'отделать' пьесу, говорит Антуан, который сам не способен произнести без ошибки три реплики, и этот подлинный артист дает ценные указания.
Маринетта теперь совсем расхрабрилась. Она меня даже пугает. И все-таки мне становится легче на душе. Я сумел извлечь из Рыжика именно ту суть, которую хотел извлечь. Не все ли равно, дойдет он до десяти или до десяти тысяч зрителей. Это уж их личное дело!
Вторая репетиция в полночь, клочковатая, скачкообразная, но после утренней меня это не тревожит. Маринетта, выйдя из уборной Мопен, которая поведала ей все свои истории, говорит мне: 'Они просто очаровательны, все эти артисточки!'
Депре окунает палец в баночку и заглатывает солидный кусок вазелина. Говорят, что для голоса это полезно, но тем, кто не привык закусывать вазелином, это противно до рвоты.
Какая-то статистка, играющая проходную роль, говорит мне, что ее имени даже нет на афише, а намазалась так, будто успех пьесы зависит от того, как будет освещено ее лицо. До сих пор на сцене ей приходилось только открывать и закрывать двери, а она толкует о ролях, которые уже создала.
Несколько раз Антуан, слушая Депре, восклицает: 'Вот это актриса! Как интересно с ней работать и учить такую женщину!' Она краснеет от похвал.
Ужинаем в театральном баре. Полицейские стучат в дверь. Антуан кричит им: 'Я у себя дома'.
2 марта. Генеральная репетиция. Иду в театр пешком. За кулисами ходят зловещие слухи по поводу пьесы Эрмана. Спектакль не получился. Кто-то протестует... Чувствуется сопротивление публики. Депре бледная от волнения. Антуан нервничает. Я даю ему какой-то совет, но он почти не слушает. Я остаюсь в его уборной.
Я хожу, рассеянно оглядываясь вокруг. Машинально трогаю вещи. Наконец слышу, как опускается занавес, слышу шум. Потом появляются актеры с какими-то странными лицами. Антуан целует Депре и
