Властный толстяк, завидующий Жоресу, которому он предпочитает Бриана, если говорить о министрах. Ни одного путного слова. Издает газету, чтобы всем угодить...
* Катюль Мендес. 'Святая Тереза' лучшее его произведение. Никогда он не подымался до высот прекрасного, но зато часто писал очень хорошо.
Лучший ученик Ростана.
Человек начисто лишенный оригинальности, но такой талантливый, что умеет сыграть на оригинальности других.
* Сара Бернар уже не актриса. Это как песнь деревьев, как монотонный звук музыкального инструмента. Превосходно, но к этому уже привыкли.
* В самых простых вещах есть красота, есть то, что вызывает изумление: тебе остается лишь извлечь их на свет божий.
20 декабря. Агония года слишком затягивается. Уже 20 декабря ты печален, а 31 даже не замечаешь, что он умер.
* Всякий раз, когда я хочу взяться за работу, меня отвлекает литература.
* Мечта: мысль, которой нечем кормиться.
22 декабря. Пингвин - кончики крыльев торчат у него из жилетного кармана.
* Маринетта. Когда после целого дня работы она слушает, что ей рассказывают дети, смотрит то на одного, то на другого, стараясь не упустить ничего, - она прекрасна, в ней есть что-то священное.
Она смотрит на них и одним взглядом охватывает всю их жизнь, которую она помнит во всех подробностях.
27 декабря. Я набредаю на замысел, будто гляжу на птичку: мне всегда страшно, что она возьмет и улетит, а прикоснуться к ней я боюсь.
1907
1 января. Я хочу быть примерным, очень примерным, работать как вол, ни о чем не думая. По правде говоря, чувствую, что все проходит, что конец уже вырисовывается вдали, в тумане, и нужно пользоваться тем, что осталось. Если хочешь что-нибудь сделать - пора!
* Да, да, сердце подобно саду. Всех приглашаешь: 'Зайдите, прогуляйтесь!' Потом внезапно гонишь всех, как воров, и швыряешь в них палками, как в соседских кур.
* Извозчичья лошадь так устала, что не желает идти вперед и тихонько, не сломав оглобель, садится прямо на мостовую; прохожий помогает ей подняться, но через двадцать шагов она снова садится.
4 января. Классика - это не обязательно то, что совершенно; это просто значит, что человеку время от времени удается сделать нечто прекрасное.
8 января. Опыт: полезный подарок, которым никогда не пользуются.
12 января. Господин Равель - автор музыки к моим 'Естественным историям', чернявый, богатый и тонкий, настаивает, чтобы я пришел сегодня вечером послушать его сочинения.
Я признаюсь ему в своем музыкальном невежестве и спрашиваю, что он добавил к 'Естественным историям'.
- Я и не собирался ничего добавлять, - говорит он, - я хотел интерпретировать.
- В каком смысле?
- Сказать средствами музыки то, что вы говорите словами, когда, к примеру, видите дерево. Я мыслю и чувствую музыкой, и мне хотелось бы мыслить и чувствовать то же самое, что и вы. Существует музыка инстинктивная, музыка чувств, как у меня - само собой разумеется, прежде всего надо знать свое ремесло, - и существует музыка интеллектуальная, музыка Энди. Сегодня вечером соберутся только такие Энди. Они не признают эмоций, не желают их объяснять. Я придерживаюсь противоположного мнения; но поскольку то, что я делаю, кажется им интересным, они меня признают. Для меня это крайне важное испытание. Во всяком случае, я уверен в моей исполнительнице: она превосходна.
14 января. Сдается гнездо. Вода и солнце на любой ветке.
20 января. В редакции 'Мессидора'. Жеро-Ришар говорит:
- Никто больше меня не принимал участия в различных конференциях, банкетах, забастовках. И, как видите, я вынужден теперь питаться одним только рисом.
- Вы прожили деятельную жизнь?
- Еще бы!
Рассказывает о двухнедельном тюремном заключении, но я позабыл подробности.
- Вы отсидели весь срок?
- Да. Но не жалейте меня слишком.
Он говорит о Жоресе и его невероятной небрежности. Мадам Жорес красива, элегантна, а о белье мужа не заботится.
- У него больше двадцати моих сорочек, - сообщает Жеро.
Мадам Жеро сама штопала ему брюки. Жорес забывает все - зонтики, пальто. А его чемодан! Чего только там нет: его собственная шляпа, шляпка его супруги, ботинки, грязное белье и сыр. Чемодан не запирается. Жорес говорит: 'Я все забываю его починить!' И заливается хохотом.
Жеро хотелось бы выпускать вечернюю газету вроде 'Фигаро'. Он может в течение года располагать ежемесячно суммой в двадцать тысяч франков, и кроме того, он придумал трюк, чтобы затмить конкурсы 'Фигаро'. А еще он решил каждому подписчику выдавать золотые часы.
Он хочет приобрести какую-нибудь безделушку на камин. Отправляемся в Лувр в отдел гипсовых статуэток. Он выбирает гладиатора. Но там имеется прелестная головка девушки, приписываемая Рафаэлю, - оригинал находится в Лилльском музее. Мастер чуточку навеселе, ему смешно, что он занимается коммерцией, и он говорит нам:
- Пятнадцать франков! Всего пятнадцать франков за шедевр.
Удивляется, что богачи не живут в окружении произведений искусства.
- Ах, это Микеланджело Моисея! - говорит Жеро.
И тут же поправляется:
- Да что я! Это Моисей Микеланджело.
А я и не заметил ошибки.
23 января. Что такое мыслитель? Пока он не объяснит мне вселенную, плевать мне на его мысли.
6 февраля. Три недели назад я поздравил его с награждением. Сегодня вечером получил от него благодарственную телеграмму: должно быть, он узнал, что я выступаю еще и как критик.
9 февраля. Завтрак у Леона Блюма. Жорес приходит раньше других и, приткнувшись за столом, составляет план большой речи, которую произнесет сегодня в палате. Говорю ему, что много думал о нем прошлым летом и что прочитал все, включая и 'Социалистическое действие'. Это великолепно...
- Там все то же, - говорит он.
- Нет! Образы у вас обновлены, они достойны величайших поэтов. Говорю это только сегодня, потому что раньше не видел вас.
- Значит, сбываете свои сбережения?
- Это меня не разорит.
Он говорит о Робеспьере, которого считает великим человеком революции. Вышучивает Тэна, который Робеспьера не понимал и пытался доказать его ограниченность тем, что Робеспьер ел одни только апельсины. Он повторяет, что если бы люди французской революции не были убиты, они умерли бы сумасшедшими: так их сжигало напряжение.
На нем низкий твердый воротничок без запонки, черный поношенный галстук и потрепанный костюм. Руки у него грязные. Похоже, что он не умывался. Ест он с аппетитом, берет по две порции: кажется, ему все мало. Каждую минуту он шумно сморкается и плюет в платок.
Спрашиваю его, чувствителен ли он к оскорблениям.
- Нет, - говорит он, - когда не читаю их.
Однако он не устает вспоминать Гойе, которого сравнивает с птицей, севшей на дерево и вообразившей, что это дерево создано ею.
Говорит о своем патриотизме. Говорит, что разоруженная нация не может существовать: ей не хватит проницательности, чтобы отличать у соседних наций искренность от лжи. Каждый миг слышалось бы: 'Германия не сделала бы этого, будь мы вооружены'. Он не верит в войну, не верит, что Вильгельм так уж хочет войны.
