И она стала воспитывать его.
Сначала надо было стереть пыль с мебели.
Филипп, оставшись один, не узнавал себя в зеркалах. Он сел на стул, опустив на пол метелку из перьев, и так и остался сидеть.
Потом он поднялся, решился, взял на камине самую маленькую вазочку, чтобы меньше было убытка, и бросил ее об пол.
- Недурно для начала, Жан, - сказала прибежавшая на шум хозяйка.
- Да, мадам, - ответил Филипп, - не сердитесь на меня, я ухожу.
- Я не прогоняю вас за эту неловкость, Жан. В следующий раз будете внимательнее.
- Простите, мадам, - сказал Филипп, - я все равно уйду.
- Но почему же, если я вас оставляю?
- Оставляете против моей воли. Я вам сейчас соврал. Я разбил ваш горшок нарочно, из хитрости, чтобы вы меня уволили.
- Но ведь нужно найти другого, - сказала хозяйка. - Вы должны отработать восемь дней. Так принято.
- Это у вас принято, а у нас в деревне, когда дело не вытанцовывается, просто уходят без лишних объяснений. Нате ваш передник.
Вечером он с радостью вернулся в деревню, открыл дверь, окна и вдохнул свежий воздух из сада. Он сдвинул поленья, расколотые огнем, и начал греть воду для супа.
Время от времени он улыбался и бормотал себе под нос:
- Пусть она сунется сюда, барыня такая, за своими восемью днями!
Августовское солнце сожгло траву. Но не скармливать же скотине только что убранное сено! Что бы тогда осталось на зиму?..
И коров пустили на луг.
- Они там голодают, Филипп, они мучаются.
- Да, они худеют, - сказал он.
- Там нет ни травинки, что же они там едят?
- Они не едят, - ответил Филипп. - Они землю целуют.
Он никогда не радовался наперед.
- Растет-таки, - говорил ему я. - Смотрите, деревья уже в цвету.
- Да, - ответил Филипп, - вот будет дело, если их хватит утренник.
Он работал в саду и вспотел, и ему поднесли стаканчик вина. Он принял его, но попросил стакан воды. Он сначала выпил воду, чтобы утолить жажду, а потом вино - для удовольствия.
Его сын солдат долго не писал. Филипп не хотел показать, что он расстроен. Он вспомнил о своем отце, который семь лет был в солдатах и семь лет не писал. Даже не знали, где он.
- И все-таки он вернулся, - прибавлял Филипп. - И когда он вернулся, его снова забрали.
Он щупает шелковую рубашку, которая сохнет на солнце.
- Нравится мне, - говорит он.
- А ты решился бы носить такую? - спрашивает его мадам Филипп.
- Да.
- Ты надел бы шелковую рубаху к твоим мужицким штанам?
- А почему бы и нет?
- Эх, старый, ведь это не подходит! Надо, чтобы все было одно к одному.
- Ну и пусть, - говорит Филипп. - Один раз не будет одно к одному.
Он назвал корову 'Скорая'.
- Очень удобно, - говорит он. - Когда я сержусь и хочу обозвать ее скотиной, я быстро меняю имя.
Он читает объявления мэрии только тогда, когда они уже начинают отклеиваться. Когда они еще держатся, ему незачем торопиться.
Про толстую женщину он говорит, что она здорово запрятала свои кости.
О смерти своего брата, которого он очень любил, он сказал: 'К этому я не скоро привыкну'.
ХIII
Жозеф, младший сын Филиппа, больше не пойдет в школу, потому что хватит с него учиться, и вчера он уже ходил в Лорм наниматься, благо там был рынок работников. Жозеф будет стеречь овец у фермера Корнеля. Стирка, кормежка хозяйские. Плата сто франков в год и сабо. Спать на соломе с овцами и вместе с ними вставать в три утра.
На картузе у Жозефа клочок шерсти, что означает: 'Нанимаюсь в пастухи'. Кто хочет наняться в жнецы, у того изо рта торчит колос ржи. Возницы - те привешивают на шею кнут. Других работников узнают по дубовому листу, птичьему перу или цветку.
Не успел Жозеф показаться на ярмарочном поле, как в него уже вцепился фермер Корнель.
- Сколько хочешь, малый?
Жозефу не пришлось называть две цены. Он сказал: 'Сто франков', и фермер его взял, но Жозеф забыл отцепить клочок шерсти, и другие тоже подходили нанимать его. Его бы наняли двадцать раз, потому что у него ласковое лицо. Ему очень нравилось прохаживаться по ярмарке. Дома Жозеф затосковал было, но отец его утешил:
- Дурень ты. Да ты как принц будешь жить: у тебя будет собака; у вас с собакой все будет общее - и хлеб и сыр, и она ни за кем не пойдет, только за тобой.
- Ладно, - говорит Жозеф, - я ее назову Мотылек.
