Четкий и ровный шаг их, гулким молотом звучал на утрамбованном грунте, пробуждая в душе моей неведомые ранее дикие инстинкты: мне хотелось стрелять из карабина по абстрактному врагу, рубить шашкой направо и налево и вообще, лихо поджигитовать на глазах у понимающей публики. На секунду я представил себя бравым гусаром на горячем скакуне, возглавляющим шествие блистательных амазонок. Я любовался и восхищался собой, а, главное, мне казалось, что и мои прелестницы взирают на меня с безумным обожанием. Восторг и упоение охватили меня. Еще немного и я, наверное, заплакал бы от умиления. Осталось только поискать в кармане носовой платок. Со мной такое случалось часто и, как правило, в самое неурочное время, вызывая у окружающих понятное недоумение. И на сей раз, момент, естественно, был далеко не самый подходящий. Слабость моя явно послужила бы предметом для пересудов в стае приближенных. Все замерли в ожидании, соображая, что именно я собираюсь вынимать из кармана. Но от излишних сантиментов меня неожиданно спасла старушка, которую вдруг ни к месту охватил приступ удушливого кашля. Столь прозаический, а вернее физиологический акт спустил меня на землю. Чудный порыв в душе моей мгновенно угас, и плакать расхотелось. Я недовольно глянул на старушку и ее кашель мигом прервался. Однако сколько такта у этих царедворцев, почувствовала ведь, карга, что меня понесло. Ишь раскашлялась. Но в душе я был благодарен ей - своей неуклюжей выходкой, или уловкой, она спасла меня от конфуза.
Глава четвертая
Честь мундира
Парад продолжался. Особенно хорошо шли брюнетки. Чеканя шаг с удивительным изяществом, они пели строевую: 'Соловей соловей, пташечка'. При этом сверкали на солнце их серебряные наколенники на стройных ножках. - Ура, ура, нашему Соломонычу! - дружно скандировали брюнетки, поравнявшись с балконом и окидывая меня жгуче-призывными взорами. Блондинки тем временем тянули дальше - 'Канареечка жалобно поет...' Я испытал заполонивший все мое существо прилив обжигающей нежности, но у старушки непонятно почему вдруг затряслись букли и ордена. - Панибратство с царем! - истерически завопила она. - В карцер, дур.ры, в арестантские роты! - Молчать! - зло оборвал я. - Им можно. - Да по какому праву? - взвилась старая. - По праву родственников, дорогая Изольда Михайловна, - ответил вместо меня Тип. Он услужливо изогнулся передо мной. Я посмотрел на Типа с интересом. Тип преданно смотрел на меня. Однако у этого парня задатки администратора. - Вот что, любезный, - я похлопал его по плечу, - назначаю вас главным евнухом, с присвоением воинского звания фельдмаршал! А вы... - я резко повернулся к старухе, - вы лишаетесь должностей и чинов. Старушка сделала недовольную гримасу: - На каком основании? Я вас не понимаю... Сейчас поймешь старая метелка. - Я вас разжаловал: отныне и впредь вы лишь фельдфебель и не более того! Час назад пожилая женщина принимала меня на работу, а теперь я увольнял ее и эта чудовищная метаморфоза была свидетельством того, что наставления Типа пошли мне впрок. Я пошел ва-банк: что я теряю, в конце концов пособие по безработице, в худшем случае, мне гарантировано. Я думал Тип, будет рад назначению, но он стоял ни жив, ни мертв. Бледный, дрожащими губами он прошептал: - Я не хотел бы евнухом, Ваше величество. Сначала я хотел распечь его за отсутствие такта и черную неблагодарность, но потом вдруг понял, чего он испугался и не удержался от усмешки: - Не надо так волноваться, любезный, обойдемся без дурацких обрядов, я вам вполне доверяю. В самом деле, что я зверь что ли какой - ни за что ни про что кастрировать человека. Тип повеселел и вдруг рявкнул: - Рад стараться, Ваше величество! - и вытянулся в струнку. - Уж он-то постарается! - злобно прошипела старуха. Она порывисто сорвала погоны с плеч, лихо плюнула в сторону Типа. - Не напасешься наследников, господин Трахтман! Тип разозлился: - Иди, иди, старая блядь! Нечего лезть в семейную жизнь нашего царя. Его величество мне доверяет. Угодливо повернувшись в мою сторону, он добавил с пафосом: - Будьте покойны, Ваше величество, честь мундира для меня превыше всего! Старуха ушла презрительно улыбаясь. - Скатертью дорожка! - бросил вслед ей новоиспеченный царский фаворит. - Да пошел ты... - не осталась в долгу старушка, удаляясь. Несколько смущенный столь приятным обменом любезностей, я обратился к Типу: - Послушай дружище, а нельзя ли мне поговорить вон с той блондиночкой? - Кого это вы имеете в виду, Ваше величество? - Да вон та, с нашивкой на бикини. - А, это Вероника, - понимающе ощерился он, - наша главная фрейлина, она отвечает за воспитание жен Вашего величества. - Педагог что ли? - Пожалуй, что так. - Она говорит по- русски? - Разумеется, она родом из Харькова, прибыла в страну на заработки, проявила себя с лучшей стороны и была рекомендована в гарем Вашего величества. - То есть, как это в гарем, в качестве жены? - Чтобы попасть в гарем, надо принять иудаизм, а она христианка и не хочет менять религию, стало быть, путь в жены ей заказан. У нас она идет по административной линии. - Так я могу с нею, это... - Видите ли, Ваше величество, она ведь и не жена вовсе, а из обслуживающего персонала, кроме того, гойка, значит венчать вас с участием раввина невозможно. - Зачем венчать? - недовольно поморщился я, - чего ты все усложняешь, маршал? - Я тут не причем, Ваше Величество. Согласно дворцовому циркуляру, даже с наложницей царь должен обвенчаться, хотя бы на час, чтобы переспать с ней. - Так обвенчайте меня с ней и вся недолга. - О, в вашем царстве это не так скоро делается, Ваше величество, прежде Вероника должна стать еврейкой, а она не хочет. - Так я что, не могу с ней? - Ну почему же не можете, я сейчас все так устрою, что никто нас ни в чем не заподозрит. По мобильному телефону маршал мгновенно связался с Вероникой: - Мать, - сказал он, - его величество желает... - Я готова, - сказала Вероника, и я почувствовал, как мигом ослабли мои коленки.
Глава пятая
Любовь с первого взгляда
Тип ввел меня в таинственный полумрак царских покоев. Это было довольно просторное помещение с громоздким старинным интерьером. Неуклюжая мебель в стиле барокко, вычурные декоративные стены, выкрашенные в успокаивающие нежно-розовые тона, и высокие резные окна, занавешенные тяжелыми малиновыми портьерами. Несмотря на тона и малиновые занавеси, я не успокоился и Тип, заметив мое волнение, сказал как бы невзначай: - Доверьтесь этой женщине, Ваше Величество, все будет как в лучших домах Израиля, не надо волноваться. - А я и не волнуюсь, с чего вы взяли? - Я в этом не сомневаюсь, Ваше величество, я просто хотел просить вашего разрешения приступить к службе. Согнувшись в холопском поклоне, тип смиренно ждал моих распоряжений. - Разрешаю. Ну и прощелыга же этот Тип, без мыла в жопу залезет. Типяра щелкнул каблуками, развернулся и пошел к портному - шить мундир фельдмаршала. Я огляделся, царская кровать была необъятных размеров, взвод солдат можно было разместить. Пощупал свежие пушистые простыни и обратил внимание на бархатную штору за кроватью, которая явно что-то скрывала. Я отдернул тяжелый кроваво-красный бархат и взору моему открылся чудесный вид на огромный бассейн с прозрачной голубой водой. У меня перехватило дыхание. 'Ух, ты, красотища-то какая!' Служка стоявший у бортика с трамплином, согнувшись в поклоне, знаками предложил моему величеству освежиться. Я не заставил себя долго упрашивать, быстро скинул потертые джинсы и пропахшую потом рубашку, которую жена купила на барахолке в Яффо, и с душераздирающим воплем сиганул с трамплина в ласковую воду. Когда я вышел из бассейна, моя рвань уже куда-то исчезла. Готовый к услугам слуга, мигом растер меня мохнатым полотенцем и накинул на плечи расписной халат с золотой шестиконечной звездой на спине. Вместо дырявых башмаков, которые я носил уже второе лето, я обулся в остроконечные сафьяновые сапожки с вздернутыми носками и подпоясался цветистым атласным платком. Второй прислужник с тяжелым тюрбаном на выбритой голове, на одном подносе подал корону, а на другом рюмашечку прохладного напитка, который по вкусу напоминал мне пятидолларовый коньяк 'Наполеон'. Лысую голову слуги я разглядел, когда в порыве подобострастия он изогнулся очень уж низко и тюрбан камнем свалился с его темени. Прополоскав глотку бодрящим напитком, я уверенно вошел в царские покои и обнаружил здесь Веронику. Она была окутана в газовую тунику, сквозь которую просвечивало ее гибкое стройное тело. Длинные ноги, смуглый соблазнительный живот, пышная грудь, которая потрясла меня на параде и мягкий уютный зад, суливший простому смертному несказанное удовольствие. Запястья рук и ног были перехвачены золотыми браслетами, а нежную шейку обрамляло ожерелье из белоснежного жемчуга. При виде главной фрейлины я вспомнил, что Тип представил ее как педагога и, признаться, оробел. По природе я человек робкий, был, во всяком случае, до сих пор. Педагоги, например, в школе подавляли меня своим авторитетом. И сейчас, перед ней, мне почудилось, что я стою у доски, не зная урока, а она, строгий учитель, ждет минуты, чтобы выдать мне очередную порцию морали. Этих порций за всю мою унылую и порядком поднадоевшую мне жизнь, было такое разнообразное множество, что к тридцати годам я был, кажется, самым аморальным человеком в стране. Все, что навязывается, приводит к обратным результатам. Нет, я не делал людям зла и ни с кем не сорился, но дошел до того, что за двенадцать лет супружеской жизни ни разу не изменил своей законной жене. Иные полагают, что так, по сути, должно и быть в идеале. Но я категорически против подобного мнения. Зная по опыту (разумеется, чужому), что именно позволяет себе вне семейных рамок большинство современных мужчин, я принципиально не стал бы относить супружескую верность к числу признанных мною
